Кто-то гордится каждой написанной книгой,я — любою прочтенной.Я не мечтал быть филологом,погружаться в склоненья, залоги,кропотливые превращения звуков,"д" перешедшее в "т","г", замещенное "к",но пронес через все свои годылюбовь к языку.Ночь со мной коротает Вергилий,ведь желанье постичь, а потом позабыть латинский —это род одержимости, а забвенье —та же память, ее глухое подполье,оборотная, скрытая сторона монеты.Когда из слабеющих глаз исчезлимои ненаглядные тени,лица и строки,я принялся учить стальное наречье,язык отцов, на котором слагались гимныклинкам и взморьям,и теперь, через семь столетий,из окраинной Фулыдо меня долетает твой голос, Снорри.Юный читатель следует строгому распорядку,чтобы взамен получить столь же строгое знанье;а в мои лета любой расчет — авантюрау самого края ночи.Мне не постичь твоих древних речений, Север,не окунуть ненасытных рук в твое золото, Сигурд;мой замысел безграничени пройдет со мной до могилы, —непостижимый, как мирозданьеи я, ученик за книгой.
Хвала тьме
Старость (как ее именуют другие)это, наверно, лучшее время жизни.Зверь уже умер или почти что умер.Человек и душа остались.Я живу среди призраков — ярких или туманных,но никак не во мраке.Буэнос-Айрес,прежде искромсанный на предместьядо самой бескрайней равнины,снова стал Реколетой, Ретиро,лабиринтом вокруг площади Онсеи немногими старыми особняками,которые все еще называем Югом.Мир мне всегда казался слишком подробным.Демокрит из Абдер ослепил себя,чтобы предаться мысли;время стало моим Демокритом.Моя полутьма безболезненна и неспешна,скользит по отлогому спускуи похожа на вечность.Лица друзей размыты,женщины — те же, какими были когда-то,а кафе, вероятно, совсем другие,и на страницах книг — ни единой буквы.Кого-то, должно быть, пугают такие вещи,а для меня это нежность и возвращенье.Из всех поколений дошедших доныне текстовя в силах прочесть немного:только то, что читаю на память,читая и преображая.С Юга и Запада, Севера и Востокадороги сбегаются, препровождая меняк моему сокровенному центру.