Хваня

Но в этот самый момент стукнула форточка — открылась под напором ветра. Послышался голос, завывающий, словно ветер в печной трубе:

— Прекратите хулиганить! Говорю вам, хозяйская внучка это да гости ее! Что это вы вздумали своих пугать? Нехорошо, ой как нехорошо!

В ответ послышался грубый, точно собачий лай, голос:

— Свои привели бы двор в порядок, скотину в хлев ко мне поставили. И городьбу поправили, чтобы чужие во двор не лезли. А ей-то до всего до этого никакого дела нет!

— Так не деревенская она! В городе большом живет…

— Ну и что? Росла она здесь, у бабки Фроси. Так что — еще какая деревенская!

— Ух, Хваня, не дал ты мне всласть потешиться! — послышался другой, глухой, ухающий голос. — Ах, как я смеялся, когда этот задохлик выскочил из бани, как угорелый!..

При этих словах Митя чуть было не выбежал во двор, но в последний момент передумал. Я потрепала его по руке:

— Не кипятись!

Митя только засопел обиженно.

Спор во дворе продолжался:

— Говорю вам, оставьте их в покое! Люди — не мы! Они таких шуток не понимают. С ними осторожно надо…

— Конечно, тебе наливают, вот ты за них и заступаешься! — снова залаял третий, тот, которого было почти не заметно на фоне темного сарая. — Пусть мне нальют, тогда я подумаю, трогать их или нет.

Я тихонько толкнула Митю в бок:

— Слышал?

Он только кивнул.

— И мне тоже пусть стопарик поставят. И хлебушка не пожалеют с солицей…

— Поговорю. Но не обещаю — пугать не надо было.

Хваня направился к дому.

Мы что есть духу помчались к печке. Взбирались, толкаясь, и больше мешали, чем помогали друг другу. Но когда дверь открылась, мы уже лежали под одеялами и изо всех сил сдерживали дыхание. А оно, как назло, было неровным, прерывистым, хотелось вздохнуть поглубже, ведь сердце-то колотилось, как бешеное!

Несколько секунд стояла гробовая тишина, нарушаемая только нашим «ровным» дыханием. Потом над моим ухом послышался глухой голос:

— Притворяться совсем не умеете. Да и не надо. Я же вижу, что не спите!

Я вздрогнула так, что едва не свалилась с печки, крик сам собой вырвался из стесненной груди. Наоравшись и разбудив Нельку, я вспомнила, как Хваня заступался за нас перед Сычом. Мне стало неудобно, и я захлопнула рот.

— Ч-что т-ты от н-нас х-хочешь? — выдавил из себя Митя, добровольно взвалив на себя обязанность дипломата.

— Вы же подслушивали. Так что незачем и говорить. Сами знаете, что нужно делать…

Я еще долго лежала, ожидая новых указаний Хвани. Но их не последовало. Он ушел. Тогда я сползла с печи и решительно начала одеваться.

Нелька испуганно прошептала:

— Не ходи!

— Одну я тебя не пущу! — в Мите проснулся джентльмен. Он слез следом за мной. — Вместе пойдем.

Когда мы вышли во двор, небо полностью очистилось от туч. Яркие, мохнатые звезды соседствовали с тонким месяцем, а тот плыл в темно-синем небе, точно узкий золотой челнок по морю. Ветер совершенно утих, будто несколько часов назад не дул, надрываясь, стараясь испугать нас своим заунывным пением.

Мы боязливо подошли к открытой двери хлева.

— Посвети! — Митя отвинтил пробку бутылки.

Я включила фонарик, он почему-то осветил все ярко-оранжевым светом.

— Цвет поменялся! — растерянно пробормотала я, зябко ежась.

— Хорошо еще, что только цвет, а не сам факт движения электронов по проводнику! — он налил водки в граненый стакан и накрыл его хлебом с салом. — Тогда бы света вообще не было!

Сделав все, как надо, то есть налив граненый стакан до верху водкой и накрыв его краюшкой подсоленного хлеба, мы поставили все это за порог хлева. Потом — направились к срубу бани. Он густо темнел на фоне серебристо-светящихся стволов молодых березок, вытянувшихся рядом со старыми черными яблонями. По дороге я несколько раз боязливо оглянулась. Словно ждала, что тот, кто сидел в хлеву, заорет, выскочит и запустит нам вслед пустым стаканом. Но никто не орал, не выскакивал, не кидался… А что, собственно говоря, я ожидала? Что воочию увижу второго такого мохнатика, как Хваня? Или кого-то более уродливого и страшного, чем Сыч?

Перед дверью Митя нерешительно остановился.

— Боишься? — спросила я.

— Вот еще!

Он открыл дверь, я посветила внутрь. Никого. Когда Митя наливал водку в стакан, у него так дрожали руки, что половина «огненной жидкости» разлилась.

— Эй! — возмутился кто-то из темного угла. — Вы что, баню водкой решили вымыть?

Митя так вздрогнул, что выронил стакан. И он полетел в тот самый угол, из которого шел глухой голос. В тот же момент оттуда метнулось что-то темное. Стакан почти у пола остановился, поднялся выше, водка из него исчезла.

— Благодарствуйте! — ухнуло вдруг над моим ухом. — Неплохо было бы закусить после такой выпивки.

Я держала в руках краюху хлеба, и тут же почувствовала, как она стала вырываться у меня из рук. Я невольно выпустила кусок. Он не упал, а поплыл вверх и стал быстро, на глазах исчезать.

Я невольно попятилась, спрашивая:

— Что ж ты, Сыч, не покажешься? Али застеснялся?

Послышалось громкое сопение, после чего Банник проговорил невнятно:

— Ты, это, прости меня! Забылся я малость!.. А за хлеб-соль — спасибо!