Хвастунья

А почему это я целое десятилетие обижалась на Петровых? При жизни у Петровых вышла всего одна книжка «Дальнее дерево» в Ереване: половина — стихи оригинальные, половина — переводные, с армянского. И только спустя лет десять после смерти вышла полная книга стихов, мне бы ликовать, потому что я уверена, что поэтам там все становится известным. А я ничтожно обиделась: в конце книги публикаторы дали некоторые записи «из письменного стола». В одной из записей Петровых перечислила любимых ею поэтов-современников: Твардовского, Самойлова, Тарковского и Липкина, а меня забыла. А ведь и мне в глаза и в письмах ко мне, и Липкину, и кому еще — не вспомню, говорила, что я — «большой» поэт. Но я-то знаю, что не большой. Так чего ж обиделась, прости меня Господи? Но если б сейчас не раздумалась о Петровых и не поняла, что она меня за муки полюбила, а не за стихи, продолжала бы обижаться. После того, как я ей, приехав в 74-м из Малеевки, прочла «Круг», в котором жизнь разворачивается на фоне сумасшедшего дома, Петровых, очень крепкая на слезу, задержала ее, сожмурив глаза: «Инна, Пушкин бы — похвалил!» Расслабившись от такой похвалы (Пушкина, Островского и «Театральный роман» Булгакова Мария Сергеевна читала ежедневно) — я ей, второй после Липкина, рассказала и про подвал. Да и про функциональную неврологию, которую в секрете не держала, но подробностями грузить сердобольную хрупкую Петровых удерживалась.

Да, исходя из ее жалостливой натуры, в 74-м у нее появились все козыри на руках, чтоб говорить о моем стихотворчестве в превосходной степени. Мою обиду почему-то усиливало и то, что по бытовой линии Петровых меня не забыла, в одной из записей зафиксировала, что столик, за которым она еще девочкой готовила уроки, теперь стоит у меня. Сколько же лет зря обиду держала в голове и частично — в душе. Стихи, посвященные ей, а у меня их целый цикл, прекратила включать в книги. Просили у меня и воспоминанья о Петровых. Я больше не обижаюсь на Петровых, — она не лицемерила, а просто, сердешная, жалела. Вот поезжу по Швейцарии, вернусь и напишу — с первой минуты знакомства. Но не по порядку, по порядку не получается у меня ничего. Разве что полностью соблюдаю по часам режим Семена Израилевича.

Ну, хотя бы начну с того, как Петровых, первая из всех друзей, пришла, когда я вселилась, перевезя от нее с помощью моей Лены два больших чемодана и несколько разномерных коробок с посудой и кухонной утварью, которую с удовольствием приискивал вместе со мной Тарковский, обожавший подмосковные магазинчики и знающий толк в предметах.

Нет, самым первым пришел Игорь Виноградов и приходил подряд несколько вечеров, после посещения своей совсем еще юной жены Нины, лежащей на обследовании в филиале железнодорожной больницы, рядом с Ленинградским рынком, рядом с моим новосельным «Драматургом». Игорь развешивал светильники, полки на кухне, натягивал леску под шторы, расставлял мебель по его же дизайну. Однажды он задержался, а после одиннадцати дом запирал комендант, так как официально вселение еще не было утверждено или что-то иное в этом роде. Я предлагала Виноградову переночевать, но он отказался, — дома его ожидала собака, Нина еще в больнице, а пса надо выгулять. Я, зная, что свет в просторный коридор, — хоть на велосипеде катайся, — еще не подали, шла за Игорем, держа зажженную свечу. Он решил выйти на балкончик в коридоре и прыгнуть с третьего этажа! Я безрезультатно отговаривала. На балкончике Игорь огляделся и, увидев козырек над подъездом на уровне второго этажа, спрыгнул на козырек. Потом, вновь оглядевшись, крикнул позднему прохожему, чтобы тот лестницу придвинул к козырьку, и спрыгнул на землю целым и невредимым. Наверно, Господь за дружескую доброту помог Виноградову. А какого страху я натерпелась за эти десять-пятнадцать минут! Но страху — естественного, а не того, с каким перехожу улицу, если решаюсь. А еще до Петровых меня навестил Виткович, о котором в «Отдельном» написала, и Людочка Копылова со своим мужем Геной Русаковым. Он впервые мне почитал свои стихи, и они меня проняли до пуговицы в горле — столько в них было ни у кого из моих современников еще не встреченного неприкаянного беспризорничества. О его стихах я пыталась рассказать и Петровых, и Липкину, но нет, настоящих стихов не перескажешь.

Вокруг дома было много апрельской и строительной грязи, и я по телефону предложила Петровых встретить ее на улице, — тем более вечер, а на нашем этаже свету еще не дали, я на этаже покамест одна, но уже на ощупь все знаю. Мария Сергеевна наотрез: «Сама найду, ждите, а насчет свалок я мастерица».