Хватай Иловайского!

Я пошёл мелким дроботом, с донским подволакиванием ноги, прямо на обалдевшую троицу вурдалаков, присвистывая и напирая. Те невольно расступились…

— Неслабо жгут казачки, — завистливо взвыл кто-то двугорбый с длинными когтями, сглатывая подступивший к горлу ком. — Как жалостливо разводют, а?!

Распушился, полетел.
Распушился, полетел.
Ра-аспушился, полетел
И…

Упал, куды хотел! —

вслед за нами, не задумываясь, подхватила толпа, после чего акт творческого братания, покорения, примирения (обозначьте как угодно) был свершён!

Ох, с какой радостью отплясывали вокруг нас записные кровососы, выделывая замысловатые коленца и отбивая копытцами да каблуками ритм! Ах, в каком экстазе кружились над головами счастливо визжащие ведьмочки, блистая виртуозностью полёта на метле и всем, чем можно было блеснуть из-под юбки! Ух, как грозно, густо, могуче, слаженно подпевали нам мелкие бесы-охранники, в едином душевном порыве заворачивая ситуацию:

На-абежала её мать,
Стала его отымать!

Вот она, мощная объединяющая созидательность народной песни. Простой сюжет, глагольная рифма, пошленькая история мелких человеческих страстей, бытовой, по сути дела, конфликт с неразрешимостью на чиновно-судебном уровне, а как цепляет, как цепляет, господа! Мы стали своими в доску, нас любили, обожали, пытались поить и звали в гости. За стол, а не на стол, прошу заметить.

Я-а-а тебе его не дам,
Он тебе не по годам!

Нет, я не мог допустить, чтобы Катенька услышала ещё и неприличную концовку, поскольку мы, казаки, ни в чём крайностей не знаем: уж если хлопцы взялись спеть что-то пошлое, то они не остановятся. Ну, по крайней мере, пока не допоют последнюю строчку, а там пусть хоть весь мир эстетов и филологов в гробу перевернётся. Нашим оно и побоку, и пофиг, и ниже фундамента, и фиолетово, и параллельно, и держись греческая смоковница, но кто бы что хоть раз вякнул против. Да кто посмеет, ежели мы — казаки?!

Я почувствовал, что зарываюсь, а ничего хорошего в этом нет. Скромнее надо бы, не так выделяться, что ли, как-то приличнее себя вести и не выпячиваться.

— Открывай, матушка, грозная Хозяйка! Казаки пришли!

На этот громогласный крик уж никак нельзя было не откликнуться, правда? Катенька и откликнулась. Из обеих пастей по полной программе…

— Убейте всех! — прогремел незнакомый голос, и площадь перед дворцом залило сиреневой волной пламени. Мои хлопцы мигом прижались спинами к стене, прячась в так называемой мёртвой зоне. Над нашими головами ревел огонь, бушевала яростная буря, сметая первые ряды расслабившейся нечисти, а я всё гадал: почему же этот незнакомый голос мне чем-то так знаком? Но не Катенькин он, это уж точно. Тогда чей? Вроде одновременно и мужской, и женский…

— Пошли вон, твари! Никто не смеет противиться нашей воле! Сдавайтесь все! Все! Иначе никому не будет пощады!

Пламя продолжало бушевать, хотя нечисть привычно слиняла по углам, прекрасно зная, куда надо прятаться при традиционных приступах неуправляемого Хозяйкиного гнева. Ну, не первый же раз на похоронах из кутьи рис выковыривают, ей-богу, правда же?

— Хлопцы, поберегись! — прикрикнул я, хотя все и так всё понимали. — Сейчас дух переведём, да и на штурм!

Хора протестующих голосов не было. Более того, парни дружно подмигнули, выражая полную готовность пострадать ради продолжения столь весёлых приключений.

— Эй, Жарковский, — проорал я, пока медные головы переводили дух, — что ж ты всё время злой как собака? Спускайся сюда, посидим, поговорим, как культурные люди…

— Ха-ха! — драматическим карканьем отозвались динамики, пропуская мои мирные предложения мимо ушей. — Век вашей Хозяйки кончился, отныне я буду править Оборотным городом!

— Это что? Это… 'еволюция?! Одобь'яю, товаищи! — На площадь выкатился маленький лысый чёрт с французской бородкой. — 'Еволюция, о котоой так долго 'овоили большевики, свейшилась! Позд'авляю, товаищи.

Левая львиная голова пустила длинную струю, накрывая провокатора с головой.

— Поделом шпиону немецкому, — откликнулся кто-то из толпы, когда пламя стихло. — Но насильственная смена власти — штука привычная. Опять же повиноваться мужчине легче, чем женщине. Может, всё не так плохо будет, а?

В сторону говорящего полетела вторая струя, но не достала.

— Жарковский, в последний раз прошу по-хорошему, пшёл вон, блохонос, из чужой хаты!

Обе головы ударили одновременно, но, как я и ожидал, поток пламени был ни высок ни долог, даже цыплёнка не опалил бы. Тем более нас…

— Помогай, нечистая сила-а!

Мне на выручку кинулись сразу десять или двенадцать упырей, колдунов и чертей вперемешку. В один миг они выстроились цирковой пирамидой, венчали кою мои казачки, а уже с их плеч я легко допрыгнул до края высокой стены. Повис на руках, подтянулся, перевалился и махнул рукой:

— Рассыпься, братцы!