Хвосттрубой, или приключения молодого кота

Фритти лежал недвижно. Изогнутая струя раскаленной жидкости пронеслась мимо его морды. Растерзяк зарылся зубами в затылок Фритти, плотно сжав ему хребет. Хвосттрубой ощутил, как могучие челюсти сжимаются… сжимаются… и вдруг давление прекратилось.

Когтестраж ослабил хватку. Теперь он глядел на Фритти сверху, упершись лапами в его грудную клетку. Что-то изменилось в глазах Растерзяка – они забегали.

– Звездномордыш? – спросил он. Взгляд безумной ненависти как бы изменился, перешел во что-то вроде страха. – Так это и впрямь ты, звездномордыш? – Казалось, он впервые опознал Фритти, словно тот был устрашающим наваждением, помрачением, которое внезапно стало правдой. На морде у Растерзяка вновь появилось выражение ненависти.

– Ты уничтожил меня, солнечный крысенок, – прорычал он. Когтестраж растерянно вертел головой из стороны в сторону, вглядываясь в дальние стены пещеры. – Что случилось?! – завопил он. – Что же приключилось с моим…

Страшный скрежещущий рев – и громадный вал серого камня прокатился перед глазами Фритти, унося Растерзяка из поля зрения. Потом все исчезло; Хвосттрубой остался один на уступе. Болезненно повернув голову, он увидел, как ниже его последние из скользящих камней съехали по наклонной каменной стене и с оглушительным всплеском канули во вздувшуюся реку. От Растерзяка не осталось и следа.

Фритти выпрямился и тяжело вскарабкался на обломки, оставленные лавиной, потом захромал вверх по извилистой тропке. Пещера теперь тряслась всерьез; вода внизу прыгала и мощными столбами взметалась к кровле пещеры. Жара была гнетущая; Хвосттрубой напрягал всю свою решимость, чтобы не улечься там, где был.

Он добрался до туннеля, ведущего наружу. Пещера Потока угрожала развалиться на куски позади него. Он бесчувственно одолевал фут за футом; устало тащился, покуда уже не смог идти дальше – ничком повалился на пол туннеля. И смутно различил то, что показалось ему счастливой прихотью воображения, – клочок неба. Стены туннеля тоже содрогались.

«Как забавно, – рассеянно подумал он. – Всякий знает, что под землей не бывает неба».

Последним шумом, который он слышал, был грохот взрыва внизу, в пещере. Он звучал так, будто разом повалились все деревья Крысолистья. Потом туннель позади него обрушился.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Бедная смятенная душа!

Средь лабиринта,

Заблудившаяся душа!

Джон Донн

Весна так и бурлила, так и вскипала, выталкивая наружу самые беззастенчивые ароматы и запахи, – прямо под Хвосттрубоевой спиной земля была тепла от напора обновляющейся жизни. Скоро он поднимется и побредет к своему гнезду, к себе, в ящик на крыльце Мурчеловых владений… а пока что он с удовольствием валялся на траве. Ветерок ерошил ему мех. Он беззаботно болтал ногами в воздухе, наслаждаясь прохладой, проветриваясь. Глаза закрыты, позади – долгий день баловства с Писклями и шастанья по деревьям… он чувствовал, что мог бы, пожалуй, проваляться вот так целую вечность.

Пушистый ветерок принес чуть слышный писк, слабый, как радостный вскрик полевки, нашедшей свой мышиный клад глубоко в земле. Глубоко-глубоко в земле. Новый вскрик – теперь погромче, – и Фритти почудилось, будто он слышит свое имя. Зачем это кому-то вздумалось его беспокоить? Он было вновь попытался вернуться в приятную мечтательность, но умоляющий голосок стал настойчивее. Ветер усилился, со свистом проносясь мимо его усов и ушей. Ну почему этот его полноценный день должен быть испорчен? Голос походил на Мягколапкин или Мимолеткин – фелы ведь все одинаковы: обходятся с тобой как со старым ежом, пока нужны тебе, а потом всюду следуют за тобой и завывают, будто поранились. С тех пор как он забрал Мягколапку оттуда… оттуда… где нашел ее… Этого с тех пор не бывало… вот уже больше Ока…

«Хвосттрубой!»

Опять этот голос. Лоб у Фритти наморщился, но он не снисходил до того, чтобы открыть глаза. Ну разве что, может, взглянуть мельком…

Почему же он не может хоть что-нибудь увидеть? Почему все черно?

Голос снова вскрикнул, звуча так, словно исчезал в длинном темном туннеле… или словно это он сам проваливался… во тьму…

Свет! Куда подевался свет?

Кто-то – или что-то – лизало ему морду. Жесткий, настойчивый язык натирал самые болезненные места, но когда он попытался отклонить голову, боль эта стала сильнее. Он лег по-прежнему, уступив, и через некоторое время перед глазами у него стали возникать небольшие световые пятна. Возможно, он не разобрался бы в этих кружащихся, прыгающих бликах, если бы нос не распознал наконец знакомый запах. Плавучие пятна стали срастаться; чернота расступалась, как высокая трава под лапой.