Хвосттрубой, или приключения молодого кота

Они подплыли еще ближе к берегу, и вот внезапно стало так мелко, что великанская рыбина вперед больше и двинуться не может. А потом увидела она, что забралась слишком далеко на сушу, чтобы и назад-то двинуться, и только сердито заревела, когда Огнелап спрыгнул у нее со спины и выбрался на песок.

– Спасибо, что довезла, Миссис Рыбина, – сказал он. – Дело в том, что здесь, куда я прибыл, мы все-таки очень мало плаваем, зато очень и очень любим поесть. Я сейчас пойду и поищу еще кое-кого из моего Племени, а потом мы вернемся и пообедаем тобой – точь-в-точь так же, как ты хотела пообедать нами!

Так они и сделали. И вот почему – с тех пор и до этих – нет кота, который добровольно войдет в воду… и мы едим только ту рыбу, которую можем поймать, не замочив лап».

Драноух закончил свою легенду; узники посмеялись. На миг все стало так, словно камни и земля меж заключенными и небом растаяли и они вместе распевали под Оком Мурклы.

Холм никогда не спал. Лабиринт туннелей и пещер, подобно рою безумных насекомых, оживляли странные формы и неуслышанные крики. Бледные отблески светящейся земли превращали главные коридоры и пещеры в театр теней, театр кишащих, мерцающих призраков. Были где-то там и неосвещенные проходы, темные, как прогалы между мирами, но даже и в этих необитаемых местах двигались невидимые силуэты, дули беспричинные ветры.

Холм недолго пробыл под глазом солнца. Едва полдюжины сезонов прошло с тех пор, как бугристая земля долины впервые стала подниматься, вспухая как древесная ветка, усеянная осиными яйцами. Подобный ране, Холм все глубже и основательнее скрывал от земной поверхности свой внутренний зуд: лиги и лиги туннелей вытягивались, как избыточные капилляры, пронизывали почву, проходя под взгорьем, лесом и потоком во всех направлениях, как огромная пустая паучья сеть.

И в центре паутины, под грубым куполом Закота, жестокий и загадочный паук с тучным и неподвижным телом, с пытливым рассудком, далеко превосходящим обычный, испытывал свои настороженные нити. Грызли Живоглот, порожденный Златоглазом и Плясуньей Небесной, гноивший себя под землей со времен юности земной, чувствовал, что его время приближается. Он был силой, и в мире, оголенном из-за исчезновения и отсутствия Первородных, стал силой, которой не находилось равных.

В центре Холма возлежал он, и создания его множились вокруг него, устремляясь наружу. Распространялись и туннели его, подтачивая снизу мир наземный. Вскоре не должно было остаться ни одного, даже отдаленного, места, куда не дотянулась бы державная его хватка. И ночь принадлежала ему: его творения, созданные во тьме земли, распоряжались и тьмой наверху. Когда будут протянуты последние нити, он воцарится и над Часами света. Все, что ему нужно, – это время, незначительный миг в сравнении с вечностью, когда он выжидал, замышлял… и пылал. Что могло теперь помешать ему, столь близкому к концу, к завершению? Семья его и все равные ему без следа исчезли с лица земли, оставшись разве что в мифах и обрядах. Он был властью, и где власть, способная противустать ему?

Холодный, непреклонный рассудок его взвешивал эти доводы, находил их убедительными – и все же он еще не освободился от крохотного, ничтожнейшего беспокойства. И Живоглот вновь высылал свой разум вовне: разыскивая, разыскивая…

С самого рассвета Мимолетка непрерывно расхаживала взад и вперед вдоль редких деревьев на краю Леса Крысолистья. На западе, за широкой долиной, чувствовалось соседство дремлющего холма.

Мимолетка озабоченно кружила – взад и вперед, изящно ставя след в след мягкие серые лапки. Голова ее была низко опущена; ее хождение как бы означало глубокое раздумье или принятие важных решений, но на самом деле она уже сделала свой выбор.

Солнце, искрясь в холодном воздухе, выбивая из заснеженной земли алмазные вспышки, прошло зенит и начинало по-зимнему быстро садиться, когда серая фела прекратила озабоченное топтание и приставила ухо к земле. Долгие секунды она оставалась неподвижной, будто ветер с гор приморозил ее всю – с мехом и костями – к месту, где стояла. Потом, мягко тряхнув головой, опустила, принюхиваясь, нос, чуть-чуть вдохнула и вдруг снова наклонила ухо. Словно удовлетворившись, протянула лапу, легонько постучала по твердому снегу и принялась сдирать холодную белую шкуру спящей земли.

Вся разом осыпанная мелкой снежной шелухой, она перенесла свой вес на задние лапы и принялась копать всерьез. Почва почти замерзла, и у нее заболели лапы, но она продолжала быстрые движения выбрасывая из-под хвоста вихри земли и камней.

Миновал Час, и Мимолетка стала побаиваться, что неточно почувствовала место. Земля была слежавшаяся и твердая; большая часть ее стройной фигурки была уже ниже края ямы, когда роющая лапа нежданно провалилась сквозь дно дыры в пустоту.