Хвосттрубой, или приключения молодого кота

Растерзяк и в самом деле не обращал внимания на настоящего Фритти, стоявшего, рядом, – возил подбородком по грязи, вновь и вновь мыча имя Хвосттрубоя. Наконец остановился и взглянул на Клыкостража.

– Ну зачем ты так надо-олго ушел? – спросил Растерзяк Гнусняка. Плаксивый тон казался страшно неестественным для столь могучего тела. Фритти перевел дыхание. Подземный мир, стиснутый каменно-холодной, тяжкой своей шкурой, еще раз расступился перед ним. Невероятно! Везенье продолжало ему сопутствовать. Он был так близко от Растерзяка, и тот его не узнавал!

– Вставай, дубина! – клацнул зубами Гнусняк. Испуганное мяуканье Когтестража отдалось в просветлевшей голове Фритти как что-то комическое. – Я нашшел кой-кого, кто поможжет нам отыскать обратный путь к главным туннелям. Там мы и еду себе найдем! Поднимайся!

Растерзяк выпрямился во весь свой огромный рост.

– Он помешшался, как я и сказзал, – извинялся Гнусняк, пока тройка вступала в коридор. – Не будь меня, он умер бы, несмотря на всю свою силу.

– Странная гордость прозвучала в голосе Клыкостража.

Хвосттрубой оказался в незавидном положении проводника и спутника двух созданий, желавших ему и его роду погибели, – ведя их по совершенно незнакомым ему туннелям к тайному центру лабиринта.

Растерзяк, хотя поднялся и смог двигаться, все еще ничем не показывал, что узнает Фритти. Его поведение колебалось между простодушием и неожиданной безумной злобой. Один раз он внезапно повернулся к Фритти, завыв: «Черные ветры, черные ветры!» – и попытался разодрать его могучими когтями. Но после резкого окрика Гнусняка снова съежился и заплакал.

– Не в ссебе, не в ссебе, – лепетал Гнусняк. – А когда-то, знаешшь ли, был таким важжным начальником…

Когда прошли чуть подальше – Хвосттрубой полагался на мгновенные изменения в температуре и давлении воздуха, чтобы вести в нужном, как ему казалось, направлении, – он набрался мужества, чтобы кое-что выжать из столь мало приятного Гнусняка.

– Ну так как идет «окончательная подготовка», а? Вообще-то я боюсь вмешиваться в такие… мрр… скажем, чересчур важные дела, что творятся наверху… на поверхности.

– Многого-то никто не скажжет бедному старому Гнуссняку, – пожаловался Клыкостраж, – но зато я многое сслышшу. Величайшшие передвижжения, величайшшая тревога… Я недавно слышшал, как двое наших шшептались, что скоро поверхноссть рухнет.

Поверхность… рухнет? Фритти это очень не понравилось. Вот-вот случится что-то ужасное, непостижимое, а по всей видимости, только он да горсточка заикающихся Рикчикчиков – единственные, кто мог бы хоть что-то против этого предпринять.

«Нет, – подумал Хвосттрубой, поправляя сам себя, – я ничего не могу сделать, разве что найти своих друзей и, вероятно, умереть с ними вместе».

Теперь, когда весь Закот начеку, бежать – маловероятно и для одного, не говоря уж о троих или четверых. Прощай, отдаленная надежда, и сама по себе незначительная, а в придачу – возложенная на спинки скачущих белок и на пресыщенный, равнодушный Двор.

– Звездномордыш! Ползучий, скрытный звездномордыш! Сердце из него вырву! – Завывая, Растерзяк остановился, из стороны в сторону мотая черной мордой.

Фритти, вздрогнув, понял, что хотя Растерзяк и безумен, а Гнусняк слеп, у него все же есть на лбу белая звездочка; внизу его легко опознают более проницательные обитатели Холма. Пока Гнусняк унимал разъяренного Растерзяка, он опустил голову и выпачкал лоб в пыли. Поморгав, чтобы стряхнуть с морды грязь, выпрямился.

«Надеюсь, это ее прикроет, – подумал он, – или по крайней мере достаточно замажет, чтобы не бросалась в глаза. Я ни за что не сойду за Когтестража, а вот за безымянного раба – пожалуй».

Бесшерстный снова подтолкнул Растерзяка вперед, и хотя Коготь издал странное поскуливание, некоторое время он больше не мешал идти.

Хвосттрубоево чувство направления, казалось, срабатывало. Он уже замечал признаки возрастающего оживления в проходах, по которым они шли, – более сильные и свежие запахи доносились из боковых ходов. Фритти стал подумывать, как бы найти своих пленных друзей. Он знал, что может быстро и безопасно передвигаться только по этим внешним, в большинстве своем заброшенным, неглавным ходам; как только он попадет в оживленный центр Холма, вся игра его станет бесполезной.

Внезапно из-за поворота тропы донеслись звуки резких голосов. Растерзяк – словно нарочно – избрал именно этот миг, чтобы улечься, вытянув поперек туннеля свое огромное тело с пятнистым брюхом. Хвосттрубой в испуге огляделся – и далеко не сразу приметил крохотное углубление в стене, мимо которой они шли. Эхо скрипучего, прерывистого смеха рокотало в проходе, когда он отпрыгнул и забился в небольшое пространство, в расщелину – и очень тесную. Услышал, как смех прекратился и приблизились тяжелые шаги. Раздались слова – безошибочно опознаваемый рычащий говор Когтестражей:

– Это еще что? Что эта кучища незарытой мррязи делает на дороге?

Послышался взрыв грубого хохота, и другой, столь же неприятный голос сказал: