Кибер-вождь

Фердинанд погружался в темный омут депрессии. «Спаси меня, боже; ибо воды дошли до души моей… Я погряз в глубоком болоте и не на чем стать; вошел в глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня…» Дискеты с гигабайтами кибер-программирования и робопсихологии были отринуты и забыты, а Фердинанд часами непрерывно смотрел «Кибер-Библию» и «Наставления Учителя». Особенно привлек его Псалтырь, отснятый в виде клипов, где хор и моления царя Давида звучали великолепной ораторией, перемежаясь видениями райских пейзажей и пением ангелов. Он не снимал шлема, полностью перенесшись в иллюзорный мир, жалуясь и скорбя душой, беззвучно шевеля губами, чтобы присоединить свой голос к стенаниям царя. Фердинанд уже не ел и почти не пил, только когда сильная жажда сушила рот, он выходил в ванную и жадно глотал пульсирующую струю. Он слушал Псалтырь, как другие употребляют наркотик; действительности он не чувствовал и не осознавал, а сняв шлем и снова увидев стены своей комнаты, глядел на них в отупении, с горечью, что он по-прежнему находится здесь. Все ему казалось темным, мрачным. Это впечатление не рассеивалось, даже если он прибавлял света втрое, — только усиливалось чувство ирреальности и тревоги, и он снова спешил надеть шлем. Он не помнил, как он засыпал в нем и просыпался. Он грезил наяву и терял ощущение собственного тела. Он сильно ослаб, но не замечал этого, а наоборот — стремился к тому, чтобы мысли обрели еще большую легкость и прозрачность, а с губ сами собой стекали слова молитв. Страх исчезал вместе с осознанием реальности. Из дома он не выходил уже несколько дней. Работать он бросил, еда кончилась еще раньше.

Изредка в его мир видений врывались телепередачи новостей — чуждые, пугающие, странные, они вносили разлад в душу и поднимали новую волну страха, доходящую до острого панического состояния, и Фердинанд, чтобы хоть как-то забыться и отвлечься, вновь и вновь смотрел и слушал Псалтырь, все более уподобляясь царю Давиду, в исступлении твердящему: «Из глубины взываю к тебе, господи!..»

Но иные лица, иные образы стояли перед глазами. Дымка… Маска, остервенело размахивающая клинком… Фанк с остановившимися глазами… Теперь Гильза с развороченной грудью! Они гибли, гибли один за другим, но не желали позвать его на помощь! Не доверяли… не нуждались… боялись подставить под удар?.. Они его уже ударили — в самое сердце. Что они делают? С кем связалась Маска? Этот высокий человек в упор расстреливал группу киборгов и человека-наблюдателя из импульсного ружья! По сообщениям полиции, это был F60.5, тот, который за несколько лет уничтожил семьдесят шесть полицейских киборгов. Вот новый друг твоей дочери — маньяк! Выросли дочки! Ты, отец, стал им не нужен, более того — ты стал обузой, со всей своей нравственностью и устаревшей моралью. А так ли случайно другой человек, Рыбак, переполошив Город, уронил старый «харикэн» на базу в Бэкъярде?.. Думай, Фердинанд, думай, в чем ты был не прав, если твои дочери, получив волю, связались с террористами, с маньяками и затеяли войну не на жизнь, а на смерть? Ведь именно ТЫ писал им программу свободного развития личности. Выходит, что ты запрограммировал их на насилие, на смерть?..

«Я не убивал, — шептал Фердинанд, — я не приказывал убивать…» Но тут же в круговорот мыслей властно вторгался голос Святого Аскета. Аскета — потому, что он никогда ни с кем не встречался, а Святого — потому что он ни на шаг не отступал от своих убеждений: что киборги чище и совершеннее людей, что киборги должны познать мир через добро, и их миссия — внести это добро в мир, очистить и облагородить людей, своих создателей. Узнав, что несет в себе ЦФ-5, а затем ЦФ-6, Святой Аскет предал анафеме его, Фердинанда, и решительно отмежевался от тех «отцов», которые согласились сотрудничать с Фердинандом, и сейчас гневные слова Аскета снова оживали в памяти:

«…Ты внес в Банш понятия воровства и насилия… Наказание тебе будет в детях твоих, потому что вы прокляты. Вы несете клеймо насилия и разрушения… Созидать, а не уничтожать; производить, а не воровать… Преступники не могут построить Новый Мир!»

И те фразы, которыми раньше Фердинанд с легкостью опровергал своего оппонента, теперь стыли и цепенели в его мозгу. И прокурорским тоном звучал голос невидимого Аскета:

«Настоящий ученый должен предвидеть использование своего открытия, если он чувствует ответственность перед людьми. Ты ослеп, Фердинанд. Тебя предупреждали — ты не послушался; теперь смотри на дело рук своих. Разграбленные магазины, разбитые, разломанные андроиды — ты этого хотел?»

Фердинанд устал от бесконечного мысленного диалога, но прервать его по своей воле не мог — спор продолжался автоматически, мысли бежали и бежали, одна за другой, как строки на экране — грустные, печальные мысли.

Фердинанд не пытался ни бежать, ни скрыться. У него не было сил, да и незачем было спасать эту жалкую, ничтожную жизнь, если потеряны ее смысл и цель.

* * *