Кибитц

неужели вы серьезно полагаете, что из всей этой вашей сказки можно извлечь для нашего анализа что-нибудь полезное? С совершенно излишними подробностями рассказываете вы об абсолютно невозможной встрече с давно умершим человеком. Вы уж не взыщите, но из всего этого пустословия напрашивается единственный вывод: уже тогда, лет восемь назад, у вас налицо были все признаки умственного расстройства. Это видение там, в горах, лишний раз подтверждает, что вы давно уже подвержены игре необузданной фантазии. Допустим, свершилось-таки чудо, и странный дядя ваш не погиб, и в данном случае речь идет, как вы называете это «чудо», о самом банальном недоразумении. Но вы сами приводите такое множество вариантов его кончины – согласитесь, одного этого достаточно, чтобы усомниться в том, что ваш родственник еще жив. С другой стороны, вы отвергаете всякие тому свидетельства с такой искренней яростью, что можно подумать, будто здесь и в самом деле что-то не вяжется. Не исключено, что вашего дядю, благодаря исключительному владению иностранными языками, и вправду пощадили, и он был определен на службу к нацистам. Эта маловероятная гипотеза еще как-то объясняет бессмысленность его дерзкого поведения. Но, согласитесь: раньше или позже кто-то должен был докопаться до факта, что дядя ваш был самым обыкновенным коллаборационистом. И тогда судьбе его не позавидуешь.

Будь что будет. Рассказанная вами история занимательна, но от этого она не становится более полезной для вашего излечения. Самое большее, о чем она свидетельствует, так это о том непреложном факте, что вы страдаете либо врожденной, либо давным-давно приобретенной шизофренией. И если это действительно так, стоило бы серьезно подумать о медикаментозном лечении, так называемыми, нейролептиками. Но прежде мне хотелось бы знать, как после вашего возвращения из той невероятной поездки в горы развивались ваши отношения с женой.

13

Уважаемый господин доктор,

Ваше предположение о том, что мой дядя мог допустить, чтобы его определили на службу к этим дьяволам и тем записался в коллаборационисты, абсолютно для меня недопустимо. Возможно, гипотеза эта делает всю мою историю более вероятной, но такое развитие событий, будь оно реальным, нанесло бы непоправимый удар по всем моим убеждениям. Я никогда не соглашусь с мыслью, что человек, проникновенно исполняющий сольные произведения Баха, может одновременно быть подручным самого дьявола. Он играл на скрипке, как Бог, а Вы выставляете его Дьяволом. Непостижимо, господин доктор! И ваше заявление о том, что вся история с Адамом Зундерландом ни на йоту не приближает нас к цели, я должен решительно отвергнуть. Конечно же приближает! Сама поездка моя в Закопане подтверждает совершенно обратное.

Позвольте мне продолжить мой рассказ.

Поезд с грохотом полз вдоль Вислы. Тяжелые мрачные тучи нависали над раскидистыми вершинами грабов, и я в сотый раз мысленно проигрывал только что пережитую сцену. Нет, это был не сон: громадная шишка на моем лбу была достаточно наглядным и осязаемым тому свидетельством. Мой дядя крепко хватанул меня дубиной, в этом не могло быть никаких сомнений! В то же время, разум противился восприятию этого факта. Я терялся в догадках, отвергал одни и тут же строил другие, с ужасом понимая, что неотступно погружаюсь в какой-то запутанный лабиринт, из которого мне уже не выбраться. Я находился на самой первой ступеньке бесконечной лестницы, ведущей прямиком в преисподнюю. Все двадцать семь предыдущих лет мне более или менее удавалось оставаться на плаву, пребывая в здравой памяти и рассудке. И вот я оступился. Тяжелые бронзовые ворота напрочь сомкнулись за моей спиной, и я вдруг задрожал всем телом. Крупные струи холодного пота стекали с моего лба.

Я понимаю, господин доктор, для вас все это – лишь очередные проявления ранних симптомов, но вы все же ошибаетесь. Я испытывал страх и ничего кроме. Страх от сознания, что вступил в противоборство с неким неведомым для меня миром…

Вдруг до меня донеслись нежные звуки альта – мягкого женского голоса, который обращался ко мне, будто мы были старыми знакомыми: «У вас, кажется, жар. Могу я помочь вам?» Такой голос мог исходить, разве что, от полевого цветка. Им оказалось юное существо, которое находилось в одном купе со мной и, как выяснилось позже, так же, как и я, направлялось в Варшаву.

Я ответил, что никто не может мне помочь, и тут же поведал ей всю историю о том, как мой родной дядя, с которым долгие годы меня тесно соединяли самые теплые дружеские отношения, не признал меня. "Невероятно, – сокрушался я, – как мог он вдруг совершенно отречься от меня?"

Неожиданно в разговор наш вмешался чей-то бас. Он принадлежал человеку, сидевшему у окна с раскрытой библией в руках:

– И что такого невероятного видите вы в этом? – произнес он, не отрывая глаз от страницы, – я нахожу это вполне естественным.