«Падлы, выродки, сволочи», – заводил себя Жгутов, ругаясь этими и многими другими, куда более емкими словами. Это помогало ему заглушить голос совести, который пытался докричаться до сознания. Голос совести Жгутову слушать не хотелось.
«Приказ есть приказ, – твердил про себя он. – Я не вправе обсуждать его или ставить под сомнение слова заместителя начальника штаба. Генерал Конягин сказал, что заброшенный в Чечню мужик – подонок, что он скурвился, что он сливает оперативную информацию Черному Ворону и прочим полевым командирам. Смотрит, сука, на сослуживцев этими честными-пречестными глазами и подставляет их, оповещая чеченцев о планах командования. Сколько же наших хлопцев погибло, попав в засаду по его милости?»
Ответить на этот вопрос Жгутов не мог. Он вообще сомневался, что подобный ответ может дать кто-либо. Он просто продолжал накручивать себя, чтобы забыть о главной причине, побудившей его отправиться на это задание.
Погоны, мать их так! Куда ж без них военному человеку?
Жгутов взялся за гашетку, еще не целясь, а просто примериваясь к пулемету, хобот которого послушно навелся на две крошечные фигурки, стоящие уже не порознь, а рядом. Это было удобно. Одна очередь – и все закончится. Еще минута, ну полторы от силы.
– Что за телка? – спросил пилот развязным тоном бабника, вышедшего на уличную охоту. – Сексуальная террористка? Разносчица, хе-хе, мочеполового насморка?
– Снайперша, надо полагать, – зло сказал Жгутов, повторяя шитую белыми нитками легенду Конягина. – Мы таких в Грозном с крыш сбрасывали. Или гранату им в гнездовье запихивали, со снятой чекой. Они, твари литовско-латвийские, кукол с собой в засаду брали… Ненавижу!
Приступ гнева был так силен, что на мгновение у Жгутова потемнело в глазах. Не на девчушку в розовой юбке он злился, а на себя самого, готового перечеркнуть ее молодую жизнь. Но ему нельзя на пенсию, он через месяц-другой подохнет от тоски, в страшных муках, как служебный пес, отравившийся крысиным ядом. Он не годится для гражданской жизни, все, что он умеет, это воевать. Например, метко стрелять из любых видов оружия, включая крупнокалиберный пулемет Афанасьева.
Поймав взглядом две человеческие фигуры, выросшие до размеров поставленной вертикально сигаретной пачки, майор Жгутов приготовился нажать на гашетку.
– Рановато, – усомнился пилот. – Нужно еще чуток выждать, чтобы наверняка.
– Заткнись, ты! – рявкнул Жгутов. – Заткнись!! Заткни-и-и-ись!!!
Сотрясаясь вместе с пулеметом, он продолжал орать, потому что проклятый голос совести оказался чересчур назойливым, чересчур громким – хрен перекричишь.
…Более крупные предметы кажутся ближе мелких предметов, находящихся на том же расстоянии… Предмет более яркой окраски кажется ближе, чем предмет темного цвета… Чем резче разница в окраске предмета и фона, на котором он виден, тем более уменьшенными кажутся расстояния; так, например, зимой снежное поле как бы приближает находящиеся на нем более темные предметы… Объекты на ровной местности кажутся ближе, чем на холмистой, особенно сокращенными кажутся расстояния, определяемые через обширные водные пространства…
– Зачем они улетели так далеко? – тревожно выкрикнула Алиса, следя за вертолетом, медленно двигающимся вдоль линии горизонта.
– Иди сюда, – позвал Хват девушку, стараясь не выдать голосом охватившее его волнение. Вертолет действительно отдалился на расстояние почти полутора километров. Словно унесенный ветром.