Киднеппинг по-русски

— А ты, Митрич, меня разочаровал, — ответил он. — Знаешь, я ведь о тебе давно уже слышал, с уважением к тебе относился. И вдруг ты пошел на такое… Не ожидал от тебя подобного, никак не ожидал…

— Ай-ай-ай, как же это я так доверие уголовки потерял… — всплеснул руками задержанный. — Надо же, три ночи теперь спать не смогу… Так чем же это я тебе не угодил, начальник?

— Ну как же? К любому человеку, когда он поступается принципами, относиться начинаешь… как бы это сказать… с брезгливостью, что ли.

— Ой, мной уже даже брезгуют! Может, побрезгуете тогда меня и держать здесь? Я бы не против… Да за что ж такая немилость, а? Объясни толком, начальник, просвети, что же в моем поведении такого для тебя некрасивого? Может, оправдаюсь еще перед тобой, доверие твое верну… Как же жить мне без доверия твоего… Что тебе надо-то от меня, начальник?

— Мне надо? Да нет, ошибочка выходит. Мне, собственно, от тебя вообще ничего не надо. Просто не пойму я, Митрич, как же это ты решился пойти на похищение ребенка? С твоими-то принципами, а? Перед солдатом, который тебя охранял, извинился заранее, прежде чем его по голове это самое… звездануть. А здесь — ребенок… Ну, бери за жабры отца, раз уж считаешь, что его можно подоить… Но мальца… Некрасиво, Митрич, не по-мужски.

Сухостоев… покраснел. Это было так неожиданно, что Александр даже замолчал. А Сушеный полез в карман, хотел, очевидно, достать платок. Но так как его там не оказалось, вытер покрывшийся испариной лоб рукавом. Максимчук хотел было что-то сказать, но уловил движение Олега. Тот показал: молчи, мол.

Они и молчали. Долго молчали. Пока Сухостоев не попросил:

— Дайте закурить…

Александр молча бросил на стол пачку сигарет, достал зажигалку, щелкнул контактом. Кончик сигареты подрагивал в невидимом потоке раскаленной плазмы.

Максимчук не курил. Но курительные принадлежности всегда имел под рукой. Во-первых, по привычке. А во-вторых, иной раз именно это помогало установить контакт с людьми. Как вот сейчас.

— Да, начальник, здорово ты меня поддел… Это ж надо… Меня все больше в таких кабинетах или пугали, или всепрощение обещали, в случае, так сказать, «чистосердечного признания»… А ты самое больное место нашел.

— Митрич, знаешь, если прямо говорить, не очень-то нужно мне твое признание или больное место. Мы с тобой сейчас поговорим — и я пойду к себе домой, к телевизору, детям, к жене и вкусному ужину. А ты отправишься к себе в камеру, к параше и баланде. И очень может быть, что больше мы с тобой никогда в жизни не увидимся. Речь сейчас о другом. Понимаешь, Митрич, еще вчера я знал, что не все бандиты одинаковые… Да, все вы совершаете преступления ради денег. Это понятно, это естественно, это меня ничуть не удивляет. Но, понимаешь, до сих пор я считал, был уверен, что есть среди вашего брата какая-то духовная элита, люди, которые пусть даже у других воруют, пусть даже кого-то убивают, но совесть свою все-таки не продают. А теперь увидел, на тебе лично убедился, что нет таких. Да наверное, и быть не может. Потому что самый, пусть даже на словах, самый принципиальный среди вас все равно совесть свою может продать, заложить или напрокат отдать, если только ему выгодно будет.

— Других судить легко.

— А я и не собираюсь тебя судить, Митрич. Я не суд. И даже не прокуратура. Я просто пытаюсь сейчас с тобой разговаривать как с человеком, который потерял в моих глазах уважение. Просто оперирую фактами. Факты же говорят, что ты, человек, который до сих пор считался, как в вашей среде, так и у нас, эталоном преступника, придерживающегося своих принципов, — что ты отошел от этих своих принципов.

— И в чем же это проявилось?

— Как это в чем? Проявилось это в том, что ты, в сговоре с чеченской группировкой, а именно персонально с неким Шапти Галаевым по кличке Аргун, пошел на то, чтобы похитить семнадцатилетнего парня, Леню Губермана. Причем выкуп заломили вы явно неподъемный для этого более чем посредственного дельца…

— Это еще доказать надо.

— Митрич, повторяю, я ничего и никому доказывать не буду. Это пусть прокуратура, следствие суду что-то доказывают. Я оперативник, сыщик, сыскарь. Мое дело вас ловить, а не на противоречиях ущучивать. Поэтому тебе я скажу попросту, по-мужски, безо всяких выкрутасов: ты не мне, а собственной совести доказывай свою правоту. Ты вор авторитетный, известный в ваших, да и в наших кругах по всей эсэнговии своими правилами поведения, своим кодексом чести. А теперь повсюду пойдет слух о твоем поступке. У нас есть термин: «развенчание авторитетов». Это когда мы запускаем какую-нибудь информацию, правдивую или дезу, в результате которой в вашей среде авторитет того или иного «авторитета» падает. По поводу тебя теперь и придумывать ничего не надо — только организовать утечку следственной информации. Так что считай, что ты уже развенчан.

— Ты и без того под «вышкой» ходишь, — вмешался Олег. — А тут еще и имя свое воровское замарал.

— Ну и что же я такое сделал, что мое имя теперь замаранным оказалось? Я наших законов не нарушил.