Киевские ночи<br />(Роман, повести, рассказы)

Сам Калиновский был в отчаянии. Его напряженное лицо было страшно. Неясное чувство подсказывало ему, что человек, которого звали «дядько Матвей», и тот, второй, убитый полицаями, наткнулись на засаду не случайно. Зубарь клялся ему, что никто не следил за его квартирой, никто к нему не приходил и что никому он ни единого слова не сказал о Середе. Но чем больше он уверял и клялся, тем меньше верил ему Калиновский. Что произошло? Кого подозревать и в чем? Полицаи не пришли на квартиру Зубаря, — значит, они не знали, где живет Середа! Они подстерегли его на улице. Может быть, и вправду это случайность?

Но Калиновский не старался, не хотел себя успокаивать. Он никак не мог избавиться от мысли, что, быть может, даже помимо воли Зубаря его трусость или неосторожность сыграли фатальную роль в том, что произошло.

Когда Зубарь, на другой день после несчастья, рассказывал Калиновскому об аресте Середы и убийстве неизвестного, который бросился на помощь Середе, он искренне верил, что никакой вины за ним нет. Лиза Кузема? Но ведь Лиза сама встретила его на лестнице с этим известием, и не только ее слова, но и все поведение говорили о том, что не она навела полицаев на след. «Да и зачем ей? — спрашивал себя Зубарь. — Ей надо было затащить меня к себе в постель, вот она и болтала невесть что». На какое-то мгновение перед Зубарем возникло лицо Иванчука, но он со страхом и отвращением отбросил эту мысль. Нет, нет! Все произошло так быстро. Если б Иванчук что-нибудь заподозрил, он, наверное, стал бы приставать с расспросами, пришел бы еще раз. Нет, нет! Середу, по-видимому, давно уже искали. За ним следили. И как хорошо, что не проследили до самой квартиры. А то бы и я…»

Липкий страх подкатил к горлу, в груди стало пусто, нестерпимо холодно. «А то бы и я…»

Разговор с Калиновским дался Зубарю нелегко. Чтобы Калиновский чего-нибудь не подумал, надо смотреть ему прямо в глаза, говорить уверенно. И Зубарь смотрел — то в стеклянный глаз, то в живой.

Домой он пришел успокоенный. Будто гора свалилась с плеч. Калиновский ничего ему не сказал. Ну что ж, пускай молчит. Главное, что трудный разговор позади.

Зубарь расколол ножом обломок доски на тонкие щепочки, разжег железную печку, которую смастерил Середа, и поставил чайник на огонь. Против воли мысли его вернулись к этому человеку, который и влек к себе и тревожил. Кто он, кто же он?

В дверь постучали. Три коротких удара и один долгий. Зубарь побелел. Вернулся? Выпустили? Но ведь за ним, наверное, следят? «Это подло с его стороны, подло и неблагодарно. Я дал ему пристанище…»

Снова раздался условный стук. Зубарь не дышал. Если б не третий этаж, он выскочил бы в окно. Не помня себя, бросился к двери и рванул ее. Перед ним, улыбаясь, стоял Иванчук. Зубарь пошатнулся. То, о чем он боялся даже думать, стало беспощадным фактом. Иванчук…

— Чего стал как вкопанный? — Пройдя мимо Олексы, полицай сел на стул и вытянул ноги поперек всей комнаты. — Ну, дурья твоя башка, скажи спасибо.

Зубарю хотелось крикнуть: «Молчи, молчи! Я ничего не хочу знать». Но Иванчук говорил, смакуя каждое слово.

— …Подсунули тебе квартирантика, а ты и рот разинул, — закончил он свою речь.

— Это учитель, — соврал Зубарь первое, что пришло ему в голову. — С Марьяной работал… Попросился на неделю.

— Учитель… — насмешливо бросил Иванчук. — Опознали твоего учителя. Смотри мне в другой раз. Это я так, по-соседски. — И уже иным тоном, без сытой своей усмешки сдержанно добавил: — Ради матери твоей.

Иванчук ушел. Зубарь, окаменев, стоял посреди комнаты.

В железной печке мерцал огонек, перебегали тени. А потом стены ожили, стали сдвигаться. Еще немного — и они раздавят его. Зубарь выскочил на лестницу и минуту или две стоял, стараясь утишить бешеный грохот в груди. Потом спустился вниз и постучал к Куземе.

— Это ты, Олекса! — обрадовалась Лиза, и глаза ее заблестели. — А я собиралась к тебе. Кузема скоро вернется…

— Приходи. Только… Дай чего-нибудь выпить. Скорей!

Он проглотил почти полный стакан водки и вернулся к себе. Через несколько минут вошла Лиза.

— Ой, какая хорошенькая печка, — засмеялась она. — Чайник уже кипит…

Лиза сняла чайник и стала греть руки над огнем.

Теперь стены твердо стояли на месте. Лишь уродливые тени плясали на них.

— Не шевели руками, — хрипло сказал Зубарь. — Сядь сюда.

— Ну чего ты переживаешь? Чудачок ты эдакий. — Лиза улыбалась. — Я сразу поняла, что никакой он тебе не дядя. А если б даже и дядя?

Зубарь смотрел на нее тяжелым взглядом. Как он ее ненавидел! Все из-за нее, из-за нее… Он крикнет ей сейчас прямо в лицо: «Шлюха! Немецкая сука!..» Но она ведь только засмеется. Не обидится, не побледнеет, не даст пощечину. Только бесстыдно засмеется своим дробным смешком проститутки. А может, она и права. Плюнуть бы на все, как она плюет!

Мысли его туманились. Зайчики от печки прыгали то вверх, то вниз. И снова стены пошатнулись, сдвинулись с места, пошли на него.

Зубарь зажмурил глаза и привлек Лизу к себе.

Он пришел на следующий день на завод с головой, точно налитой свинцом, отупелый, безразличный ко всему.