Киевские ночи<br />(Роман, повести, рассказы)

Зубарь перед приходом Середы наскоро убрал в комнате, и это было заметно.

— А откуда здесь дует? — спросил Середа и огляделся. — Вот оно что! Стекло разбито!

Он взял из своего ящика кусок стекла, примерил, вынул из кармана алмаз и отрезал лишек. Потом выковырял ножом старую, затвердевшую замазку и убрал разбитое стекло. Еще несколько минут, и окно заблестело новым стеклом, протертым чистой тряпкой. Все это делалось умело и с таким удовольствием, что Зубарь только удивленно посматривал на Середу. «Дядя Матвей» — оно и видно… Кто же он такой? От кого и от чего прячется?

Калиновский велел Зубарю говорить, что Середа — его родной дядя, брат матери. До войны дядя работал на стеклотарном заводе, жил на Прорезной. Но дом этот сгорел, и вот дядя пришел пожить. Временно.

«Может быть, все это и на самом деле так, — думал Зубарь. — Если не считать того, конечно, что этот дядя Матвей никогда не был братом моей матери».

Зубарь надеялся услышать от Середы что-нибудь значительное, необыкновенное. Но Середа, видно, был не из болтливых, он сам стал расспрашивать, к тому же расспрашивать о вещах, по мнению Зубаря, совсем несущественных. Не склочные ли соседи живут здесь рядом, над ним, под ним? Как зовут дворничиху и что это за человек? Как ближе пройти к рынку — по бульвару или лучше спуститься на Саксаганскую? Спросил он и о матери Олексы — где жила, что делала? Потом молча посмотрел на карточки Марьяны и сына, но ничего не сказал. Зубарь понял — он все знает.

Затем разговор зашел о заводе. Середа и тут начал с мелочей. Как одеты рабочие? Что приносят с собой из дому на обед? Что представляет собой переводчик? Как выглядит шеф Бунке и кто он по специальности?

На многое Зубарь не мог ответить. Середа укоризненно качал головой: «Все надо знать, всем надо интересоваться». Взор его стал мягче, когда Зубарь рассказал о молчаливом рабочем, который разравнивал землю под стеной, где закопан медный провод. Жадно слушал Середа и про Гребнева, того самого, что нашел новый мотор и ходил кланяться шефу.

— Раб. Холоп, — жестко произнес Середа. — Правильно сказал о нем ваш товарищ. Кланяется, пятки лижет и рад-радехонек! Так-то, друг мой… Сколько еще нужно труда и терпения, сколько сердечного жара, чтобы очистить такие души от рабской скверны.

В голосе его звучала искренняя боль, и Зубаря это удивило. Он понимал возмущение и гнев Калиновского. Но жалеть о душе какого-то Гребнева?.. Что ему этот Гребнев?

Два человека сидели при свете крошечной свечки у стола. Но их разделял не только стол, их разделяла огромная, непреодолимая пропасть.

Середа опять долго не спал. Чужая комната, чужая кровать. И мысли. Что кроется за этими арестами? Как попалась Надежда? Что произошло в эти дни с Ольгой? Правду ли она ему рассказала?

Когда на следующий день Зубарь вернулся домой, он застал Середу за неожиданным делом. Тот мастерил железную печурку.

— Две-три щепки, и можно согреть чайник, — сказал он Зубарю. — Ведь надвигается зима, друг мой. Как будете жить? Теперь скажите, где раздобыть кусок жести на трубу? Сделаем вот так — коленом в окно.

Середа серьезно и озабоченно рассуждал, как пристроить трубу, как вывести ее в форточку, Зубарь с досадой подумал: «Чего ему скрываться? Шел бы на базар, да и мастерил всякую всячину».

— А книг у вас мало. — Середа бросил на Зубаря внимательный взгляд. — Сегодня искал, что бы почитать… Все случайное.

— Некогда было читать книги, — махнул рукой Зубарь. — А теперь и вовсе не до того. Живем, как в тюрьме.

Мохнатые брови Середы подпрыгнули.

— Читать надо всюду и всегда. Старые большевики в тюрьмах и в ссылке прочитывали целые библиотеки, становились высокообразованными людьми.

И опять Зубарь подумал: «Кто он?»

— Что сегодня новенького на заводе? — спросил Середа.

Зубарь пожал плечами:

— Ничего особенного…

Он заметил, как шевельнулись брови непонятного квартиранта.

— Ничего? Каждый день происходит что-нибудь такое, чего не было вчера. И особенно сейчас. Событий даже больше, чем надо…

— Прошел слух, — сказал Зубарь, — что скоро пустят трамвай. Покамест одну или две линии. Передний вагон для немцев, задний — для наших.

— Вот видите, есть новости. И очень важные. Гитлеровцы и тут хотят нас унизить. И надо, чтобы каждый это знал.

Для того чтобы избежать новых вопросов, на которые он не мог дать ответа, Зубарь поспешил сам спросить Середу:

— Вы не слышали: это правда, что в Киев собирается приехать Гитлер?

— Не слышал. Не знаю, — сказал Середа. — Ну что ж… Пускай посмотрит… — Он помолчал. — Сегодня я видел Крещатик, и Прорезную, и Институтскую… Некоторые дома точно ножом разрезаны. Где-то на третьем этаже висит картина, на подоконнике — цветочные горшки, а там — среди сплошных развалин — детская кроватка. Кроватка цела, а ребенка, верно, уже нет в живых… Хожу, хожу и не узнаю города: оголенные склоны, руины, пожарища.

Середа умолк и вдруг спросил Зубаря:

— Помните, у Тычины есть такое стихотворение: «Стоит сторастерзанный Киев и двести распятый я…»

Зубарь сконфуженно покачал головой: нет, он не помнит.

Середа снова посмотрел в окно и сказал: