Киевские ночи(Роман, повести, рассказы)

— Тáк я еще не писал. Вот послушайте… — Марат привел в порядок блокнот и начал читать: — «Еще не взошло солнце, еще не гудели заводские гудки, а улицы Харькова уже заполнила юность. Это комсомолия двинула на штурм. Наши мышцы — из стали, наши силы — безмерны. Шагает юность — пыл и закал. Десять тысяч пришло на героический Тракторострой. Вот он — гордость пятилетки, могучий богатырь, выросший на вчерашнем пустыре. Вот он…» М-м… Тут я так намарал, что и сам не разберу. Погодите… Ага! «Уже высятся корпуса цехов — бетон и стекло. Стекло и бетон!.. Еще год — и шеренги стальных коней двинутся из заводских ворот, чтоб на колхозных полях…» Погодите! Ага: «…перепахать старые межи, старый мир. Мы пришли, чтобы приблизить этот солнечный день. Звучат боевые трубы: за работу! Вперед, комсомолия!..»

Марат набрал полную грудь воздуха.

— Ну как? — спросил он. — Кровью сердца. Правда? И еще громче продолжал:

— «Красные кирпичи, как птицы, перелетают из рук в руки…

Лопаты, мотыги врезаются в землю…

На крепких плечах бревна — вперед!..

Гремит ударный труд!»

Он перевел дыхание.

— Здесь еще много… Вот как я заканчиваю: «Строим будущее. Все выше поднимаются леса новой эры. Прошлое — долой! Долой вчерашний день! Шагает гордо юность. Пылают костры сердец».

Марат бросил блокнот на стол и жадными глазами впился в Толю, в Игоря. Он сиял. Вот тот радостный миг, которого он так ждал. Друзья были в восторге, они завидовали ему.

— А все-таки ты — поросенок, — сказал Толя. — Позвал бы нас. Поехали бы вместе.

Марат развел руками. Нельзя, никак нельзя было. Это он придумал, это он летел в Харьков, и весь успех — все сто процентов — должен был достаться только ему. Нет, вместе тут никак не выходило.

Теперь он пойдет к Плахотте, сообщит ему о своей инициативе, покажет несколько страничек из растерзанного блокнота. Потом продиктует очерк машинистке, и пусть читает сам редактор.

Как он и рассчитывал, Плахоття похлопал его по плечу и сказал:

— Молодчина! Здорово придумал… Дадим в номер… Только не разгоняй. Покороче!

— Но это же…

— Ладно! Диктуй. Я сам выжму воду.

— Ни капли не будет.

Машинистка, пожилая женщина в очках, тоже одобрительно кивнула головой.

— Вы энтузиаст, Марат. Как сейчас пишут: безусый энтузиаст. И все-таки… — Она скорбно подняла брови. — И все-таки вам, милый юноша, не хватает иногда вежливости. Впрочем, я надеюсь…

Марат не дослушал, на что именно надеется добрая женщина в очках. Схватил листочки и умчался.

— Спасибо, — услышал он уже в коридоре насмешливый голос машинистки. — Вы забыли сказать спасибо.

Плахоття наскоро пробежал глазами текст, машинально расставляя забытые запятые, и понес рукопись к Крушине.

Марат нетерпеливо мерил шагами коридор. Потом, заметив Наталку, подошел к ней, спросил:

— Вы знаете, что такое Тракторострой?

Наталка смотрела на него испуганными глазами. Она побаивалась Марата, его резких движений, громкого голоса. И глаз, в которых иной раз читала что-то дерзкое. А в глубине души все это ей нравилось — и взмах руки, и голос, слышный по всей редакции, и даже быстрый взгляд, в котором чудилось бесстыдство.

— Тракторострой? — растерянно повторила она. — Я слышала…

— Что слышала? — крикнул Марат. — Я там вчера был. На комсомольском воскреснике. Нас собралось десять тысяч.

Он восторженно пересказывал все записанное в блокноте. И любовался ее зарумянившимся лицом и заглядывал в широко открытые глаза.

Даже под пытками не признался бы Марат, что все эти дни горьким воспоминанием являлась ему Вера. Отгонял от себя ее строгий облик, а она приходила вновь, и надо было покорно идти с ней в березовую рощу. Он и в Харьков полетел, чтоб в кипящем водовороте окончательно разорвать нить, связавшую его с этой странной девушкой. Ничего общего нет и не может у него быть с какой-то там помещичьей дочкой. Вчера, когда он каплей влился в могучий поток ударной армии, он еще глубже понял: массы — все, человеческая единица — ничто!.. Кого может интересовать судьба какой-то Веры? Кто она, чтоб о ней думать, вспоминать? Даже смешно… Другое дело — Наталка. Это вам не дворяночка. Наша — на все сто.

— А ты видела, как работает трактор? — спросил он.

— Нет, в нашем селе еще не было…

— Будут! — убежденно сказал Марат. — Следом за путиловскими придут харьковские. А знаешь, куда я еще махну? На Днепрострой. На Магнитку. И на Сталинградский тракторный…

— А там, на стройках, и девчата работают? — Наталка замерла, ожидая ответа.

— А как же. Сотни девчат. На всех работах.

— Мне бы туда. С лопатой, с тачкой. Никакой работы не боюсь.

«Эта знает, что такое мозоли на руках, — с гордостью подумал Марат. — Наша на все сто!»

— А что, если вместе, а, Наташа? С тобой я куда угодно, слышишь? И на всю жизнь.

Вдруг он увидел на ее глазах слезы.

— Что с тобой?

Но тут же умолк, услышав ее сдавленный голос:

— Вы ж не знаете… Не знаете моей жизни.

На Марата повеяло чем-то тревожным и непонятным.