Киевские ночи(Роман, повести, рассказы)

Но тот уже протискивался вперед.

Марат сел рядом с Игорем.

За столом, покрытым красным полотнищем, — секретарь партийной ячейки Гулый. Он открыл собрание и предложил избрать президиум. Раздались выкрики:

— Денисенко…

— Гулый…

— Марат Стальной…

— Таловыря…

Гулый поднял руки:

— Минуточку… Две кандидатуры не подходят. Во- первых, Гулый. Я недавно был в президиуме. Во-вторых, Марат Стальной. Он кандидат. А порядок такой — избираем действительных членов партии.

— Молодой! — добродушно сказал Крушина. — Еще насидится в президиумах.

Кто-то засмеялся. Кто-то крикнул: «Товарища Плахоттю!»

Марат, покраснев до слез, низко опустил голову. Ему казалось, что все с усмешкой смотрят на него: «Еще насидится!..»

Плахоття сел у края стола, придвинул к себе бумагу. Таловыря встал и торжественно объявил:

— Сегодня наш уважаемый представитель на фронте коллективизации Трофим Яковлевич Денисенко отчитается в своей работе на селе. Прошу внимания! И вас прошу, товарищ Денисенко.

Есть люди, обладающие счастливым даром, благодаря своему душевному богатству, жизненному опыту и заинтересованности в общественных делах, говорить и на многолюдных собраниях так же, как в откровенной беседе с ближайшим другом.

Таким талантом был наделен старый печатник Трофим Денисенко.

Все то, что многим казалось будничным делом, вставало в его рассказе живой картиной жизни, полной сложных противоречий и трудностей.

Денисенко наградили такими аплодисментами, что он смутился и замахал руками.

— Да что я вам — оратор?..

Именно с этого и начал Крушина, который выступил первый.

— Нам записных ораторов и не надо. А чего же надо рабочему человеку? Прежде всего и раньше всего — говори сущую правду. Не выкладывай одни сладенькие фактики, потому что есть и горькие. И не пой аллилуйю, что, мол, только бы нам сплошную коллективизацию, а там уж катайся как сыр в масле… Товарищ Денисенко говорил с нами по-большевистски правдиво, за это ему великое спасибо. Знаем. Тяжело там было. И темнота, и кулацкая брехня. Какой-то мерзавец амбар поджег — что будешь сеять? А там — этого Денисенко не рассказал, но я по секрету дознался — и такое дело вышло: сердитая баба кочергой замахнулась… Всяко бывало. Не гладкой дорожкой выпало идти. Теперь мы понимаем, что такое двадцатипятитысячник, пролетарский полпред на селе. Он должен быть хозяйственником и политиком, воспитателем и дипломатом, и первым советчиком для людей, и желанным гостем в каждой хате. А это тоже не простая штука — в каждой хате тысячи вопросов. Не увильнешь в сторону, не слукавишь…

Крушину слушали. Как всегда, между ним и слушателями пробегал невидимый ток сопереживания — равнодушных не было. Незаметно он поворачивал разговор от будничных и ежедневных дел, подымая круто вверх, и вот — высота! Над будничным и ежедневным — широкие горизонты, новые пути — тоже нехоженые и нелегкие. Такими идти…

— Ты чего хмуришься? — наклонился к Марату Игорь.

Тот сердито отмахнулся: помолчи! В эту минуту он был уверен в своей правоте. «Пугает трудностями… Нелегкими путями. Так и скажу. Никаких колебаний!»

Крушина заканчивал речь:

— Хорошие и наилучшие слова — это все-таки только слова. Мы должны делом помочь нашему двадцатипятитысячнику. Делом! Об этом надо потолковать… А теперь, товарищи, хотя мне и очень жаль, но я должен идти. Люди ждут. Ничего не поделаешь… О, чуть не забыл. Очень прошу Трофима Яковлевича от имени всей редакции написать нам статью. Без этого не отпустим.

Он пожал руку Денисенко и заторопился: дела, дела…

Какое-то мгновение Марат растерянно смотрел ему вслед. Ушел! Незримая тяжесть упала с его плеч, но тут же обступили сомнения: можно ли выступать, если Крушины нет? Марат не видел и не слышал никого. Сказать? Не сказать? «Ага, сдрейфил…» Нет, он не сдрейфит, не спрячется в кусты. Да и поздно отступать. Ведь главное уже сделано: заявление он отнес еще утром…

А тем временем на собрании шел разговор о шефстве, о библиотеке для села, о ремонтной бригаде.

Марат сорвался с места: прошу слова!

Он подошел к столу президиума бледный, весь напряженный, как сжатая пружина. Обвел глазами большую комнату, не различая лиц, и охрипшим голосом начал:

— Шефство, книжечки — это дело нужное, конечно. Но… Аполитичное делячество — не наша линия. Кое-кто, вероятно, забыл, что фронт коллективизации требует от нас боевой, классовой позиции. А что делается у нас? Я хочу сказать о редакции. Товарищ Денисенко рассказывал нам, какая борьба идет на селе. А мы… А у нас в редакцию пролезла кулачка…

— Неправда! — крикнул Дробот.

Была минута, когда Марат почувствовал желание отступить, сказать, что он напутал, ошибся. Но тут же подумал, что поздно. И он нервно выкрикнул: