Киевские ночи(Роман, повести, рассказы)

Тревога росла по мере того, как приближался день, когда Савва должен был поехать к матери за Петриком.

Иногда Савва замечал, что Мария вдруг умолкает на полуслове.

— Что с тобой? — спрашивал он.

Его забота трогала ее. Мария долго глядела ему в глаза, потом улыбалась и говорила:

— Ничего… Голова побаливает.

Ее нелегко было понять, эту сероглазую, молчаливую, погруженную в себя тридцатилетнюю женщину.

Савва уехал в Полтаву и пробыл там три дня.

Мария перебралась в комнату Саввы; надо было привести все в порядок, помыть, почистить. Но когда она осталась одна в этой чужой для нее квартире, страх и неуверенность стали еще сильней. Дома и стены помогают. Дома все знакомо, привычно, дружелюбно. А здесь окна удивленно смотрят на нее, а стулья подставляют ножку.

Путаным клубком переплетались мысли, и среди них самая страшная: взвесила ли она все «за» и «против»? Сумасшедшая! О чем же ты думала все эти дни? О чем?.. Только не горячиться, твердила себе Мария. Надо еще раз все обдумать и взвесить, трезво, спокойно.

Дело обстоит так: она должна заменить ребенку мать. Нет, не заменить, — стать ему матерью. А кто подскажет ей, как это сделать, да и можно ли тут что-нибудь подсказать? Мария и сама не могла объяснить, почему ей так страшно. Если б кто-нибудь знал, как она боится той минуты, когда мальчик переступит порог своего дома.

Мария подходила к столу и рассматривала фотографии. Савва, вероятно, не случайно положил тут снимки, на которых Петрик был один, без Тони. Вот он лежит на коврике — розовый, голенький. Вот он стоит выпучив глазенки и расставив толстые ножки. Вот, надув щеки, подталкивает деревянную лошадку… Мамы, глядя на такие снимки, охают и умиляются: «Курносик, сынуля… заинька мой!»

Мария закрыла глаза и деревянными губами проговорила: «Заинька мой…» Голос ее прозвучал глухо и оборвался.

Как она была счастлива эти две недели! Казалось, еще немного, и она забудет все горькое, что связано было с Саввой, даже эти вычеркнутые восемь лет.

Но вот он привезет Петрика. И что тогда?

3

Мария дружила с Тоней, вместе ходили на танцы, в кино. Там, в клубе, они и познакомились с Саввой. Он танцевал то с одной, то с другой. Но он не был любителем танцев. Ходили на Днепр, ели мороженое и много разговаривали… Потом Савва провожал их домой.

В глубине души Мария была уверена, что Савва неспроста смотрит ей в глаза, жмет руку. В каждом его слове ей слышался намек, скрытый смысл. Он влюблен в нее, этот увалень с трепаной русой шевелюрой. И, оставаясь одна дома, она шептала ему слова, от которых горели щеки.

Как-то раз Мария не пошла в клуб. Заболела мать (мать тогда была еще жива). Потом по какой-то причине пропустила еще раз. Одним словом, она не видела Тоню и Савву недели две. Встретила их случайно, они выходили из кино. Что-то в ту минуту болью отозвалось в сердце Марии — то ли веселое, раскрасневшееся лицо Тони, то ли смущенный взгляд Саввы. Она долго сама себе не признавалась, что ревнует. Ревнует жестоко, до щемящей тоски.

Еще несколько раз они ходили втроем в клуб и в кино. Мария заставляла себя улыбаться, болтать о пустяках. У нее хватало воли не обнаруживать своих чувств, когда Тоня великодушно, явно любуясь своей щедростью, говорила Савве:

— Потанцуй с Марийкой. Эх ты, кавалер…

А через полгода отпраздновали свадьбу. Мария усердно помогала Тоне во всех хозяйственных приготовлениях и накануне, и во время свадебного пира. Была как все. Хлопотала, шутила. Только глаза блестели странно, но этого никто не замечал.

Гости кричали «горько». Тоня и Савва чинно целовались. Только в эти минуты Мария, зная, что на нее никто не смотрит, кусала губы. Ей, лишь ей одной было здесь действительно горько.

Слегка подвыпивший Савва подошел к ней и стал говорить о том, что Мария — его лучший друг, что он ее глубоко уважает: таких людей, как она, он еще в жизни не встречал. «Будь моим другом навеки, — сказал он. — На всю жизнь».

— Савва, ты пьян, — качала головой Мария и смеялась.

В разговор, — если сентиментальные заверения Саввы в вечной дружбе и несколько истерический смех Марии можно назвать разговором, — ввязался один из дружков Саввы. Их на свадьбе был целый взвод. Так вот, один из них: как же его звали? Платон или Харитон? Нет, кажется, Антон…

Этот Антон или Харитон подошел к Савве и сказал:

— Друг мой любезный! Ты уже женат и по крайней мере на год лишаешься права ухаживать за девушками.

— Целый год! — простонал Савва.

— Целый год! — смеясь, подтвердил Антон-Харитон. — Ухаживать буду я.

Он и вправду стал ухаживать. Мария танцевала с ним, слушала его бородатые анекдоты и затасканные комплименты. И даже смеялась. Ей и в самом деле стало легче. Как-никак она уже не была так одинока на этой свадьбе. Широкоплечий Антон — или как там его? — заслонил ее от Саввы, от всех. Чего же ей еще надо?

А поздно ночью тот же Антон навязался провожать ее. «Еще полчаса пустой болтовни», — безразлично подумала Мария. Но болтовня, видимо, надоела и самому Антону-Харитону. Он схватил Марию за плечи и поцеловал.

Она оттолкнула его и смерила уничтожающим взглядом.