Киевские ночи(Роман, повести, рассказы)

Она пытливо посмотрела на Яроша и крепко пожала ему руку:

— Надя.

— Сестренка, обедать…

— Вы только посмотрите на него, — улыбнулась Надежда. — Стоит ему проголодаться, кричит на всю улицу.

Ярош рассмеялся. От нее веяло теплом и добротой. Надя была, должно быть, моложе Максима, но на висках у нее, в темных, гладко зачесанных волосах, поблескивали седые нити. «Как они непохожи», — подумал Ярош.

Максим перехватил его взгляд и поспешил объяснить:

— Ты Нади никогда не видел, она жила в Полтаве.

Давно уже не приходилось Ярошу сидеть с друзьями за столом в уютной комнате, есть аппетитный красный борщ, опрокинуть стопку.

Исчезла уже ставшая привычной внутренняя скованность. Возбужденный, разгорячившийся, он рассказывал о своих первых киевских днях, когда перед ним встал словно совсем незнакомый город и по-новому раскрылись люди. Как это странно, что раньше он только здоровался, но не находил времени поговорить с дворничихой Перегудихой, а в ней столько житейской мудрости. А что он знал о Федоре Куземе и его Елизавете Андреевне, которая теперь вдруг — изволите ли видеть — стала Эльзой Адольфовной? Не в честь ли самого Гитлера? Ярош рассказал и о своих встречах с Костецкой, со старым рабочим типографии, который хочет бороться в одиночку. И про Губаренко рассказал, и про шумливую тетку Настю, свою родную тетку, которая сегодня послушалась наконец его и пошла в редакцию фашистской газеты, чтоб занять прежнюю должность уборщицы. Он не знает, как все сложится дальше. Но так или иначе, для дела пригодится, что в этом волчьем логове будет свой человек.

Ярош заметил, как Максим и Надя переглянулись. Они слушали его внимательно, очень внимательно. Но вдруг ему стало горько, в их молчании было что-то непонятное для Яроша.

Он встал, бледный, вымотанный вконец.

— Спасибо.

— Вы себя, должно быть, плохо чувствуете? — заботливо спросила Надежда.

— Малость расклеился.

Ярош улыбнулся ей. «Какое хорошее лицо», — подумал он.

— Иди отдыхай, — сказал Максим. — Приходи завтра. С утра я уйду… Приходи в четыре. И принеси ту листовку, ладно?

Ярош молча кивнул головой, попрощался и ушел.

«Я все рассказал, лишь о тебе не обмолвился ни словом. Женя, ты сердишься? Пойми, я не могу, не могу произнести вслух твое имя, иначе — закричу».

21

С тех пор как Лида Полторак нашла и привела к себе Женю, с тех пор как узнала обо всем, что пережила подруга за эти дни, жизнь для Лиды обрела новый смысл. Ушло отчаяние, охватившее ее, когда сдан был Киев, растерянность и чувство беспомощности. К Лиде вернулось присущее ей задорное упорство. Вызывающе и твердо смотрели теперь темные Лидины глаза. Глубокая морщинка прорезала широкий лоб и осталась навсегда печатью напряженных раздумий и решимости. Крепко сжались всегда улыбчивые губы.

Теперь у нее есть тайна, все-таки она уже что-то сделала, сделала наперекор этим варварам и убийцам. Очень мало, но все же сделала. И начхать ей на их приказы и предупреждения. Она ничего не боится. Это лишь первый шаг.

И тогда даже эти тупые солдафоны убедятся, что человеческой души им не затоптать своими коваными сапогами.

Грохот этих грубых, подбитых гвоздями немецких сапог слышался везде — на площадях, на улицах, в подъездах домов. Утром, днем и ночью, когда город замирал, укрытый тьмой. В черной тишине долгих осенних ночей, не озаряемых ни единым проблеском света, останавливались сердца и часы. Однако время не могло остановиться. Но и оно вынуждено было мерить свой ход уже не тиканьем маятника, а ударами подкованных подошв.

Среди ночи Женя вскрикивала. Неглубокий зыбкий сон полон был кошмаров, как яма — мутной воды. Тогда она отгоняла проклятый сон, лежала с открытыми глазами, но явь, страшнее всякого сна, обступала ее со всех сторон, напоминая о том же и о том же.

Услышав стон, Лида босиком перебегала комнату, проскальзывала под одеяло и шептала:

— Успокойся, Женя. Не думай, забудь… — Но и у самой голос начинал срываться от волнения. — Я непременно разыщу Сашка, непременно. Я уверена, что он в Киеве. Эта женщина что-то скрывает, по глазам видно…

Лида была на Тарасовской, долго стучала в дверь. Потом расспрашивала дворничиху. Та отвечала угрюмо: «Нету Яроша. Взял узел, да и пошел. Вот и все, что знаю… Я ему в няньки не нанималась. У меня сто квартирантов, так за каждым ходить, что ли?»

Неизвестно почему, Лида вызвала у Перегудихи глухое подозрение, и она при встрече с Ярошем расписала ее черными красками: «Какая-то верченая… Глазами так и зыркает, так и зыркает. Не иначе — подослал кто-то».

А Лида тоже с первой минуты почувствовала антипатию к этой здоровенной, громогласной бабе. Поэтому-то Лида не только ничего не сказала о Жене, но и едва удержалась, чтоб не бросить дворничихе в лицо: «Перед немцами выслуживаетесь!..»