Киевские ночи

Кто-то легко коснулся ее плеча. Женя резко повернула голову. Почти рядом, на полшага сзади, увидела седоголового мужчину с длинным худым лицом, на котором скорбно светились мученические глаза.

— Не надо так, — сказал он. — Будьте мужественны.

— Зачем, зачем? — простонала Женя.

— Надо жить, надо очистить землю от этих вампиров. Ведь вы молоды…

Этот голос, это лицо не успокаивали, — они вливали силы. Женя почувствовала себя лучше, дрожь прекратилась, но тяжелую голову клонило к земле.

— Смотрите туда, — сказал старик, — смотрите и запоминайте…

— Вы учитель? — почему-то спросила Женя.

— Да, — кивнул он головой, — я преподаю немецкий язык. Я рассказывал детям о Гёте и Шиллере, о Гейне… А вот эти черные души пришли к нам убивать.

Широко раскрытыми глазами он смотрел на бесконечное шествие. Шли с малыми детьми работницы-текстильщицы, шли с семьями старики сапожники и пекари с Подола, шли учителя, служащие, домашние хозяйки, шли школьники, старушки. Две женщины везли в повозочке седобородого деда с лицом библейского пророка, с исступленными глазами. Он подымал слабую руку, белые губы шевелились — и не понять было, то ли благословлял он живых и мертвых, то ли проклинал постылый мир, где звери могут стать властителями жизни.

Отчаянный вопль вонзился Жене в сердце:

— Ваня, любимый мой! Уходи, уходи отсюда!..

Смуглая молодая женщина отталкивала высокого однорукого мужчину, который держал ее ладонь в своей и что-то говорил, должно быть успокаивал. Лицо у него было бледное, но исполненное решимости, глаза с такой любовью смотрели на женщину, что та, забыв обо всем, просветлела.

— Ваня, родной мой, уходи…

Мужчина упрямо мотнул головой, обнял ее за плечи и громко сказал:

— Я тебя не оставлю.

Горячие руки взметнулись, обвились вокруг его шеи. Они застыли, прильнув друг к другу. Потом пошли, ни на миг не отрывая друг от друга взгляда, и во взгляде этом было все, чем красен мир: нежность, правда, преданность до последнего вздоха; все, что должно было через несколько минут погаснуть навсегда.

Кто он, этот однорукий Ваня? Может быть, он потерял руку в первых боях на границе? А может быть, на Халхин-Голе или в Испании, на полях Гренады? Сквозь какие смертельные схватки прошел он, чтоб оказаться здесь в этот проклятый день? И как он ее любит!

«Саша, Саша, — беззвучно плакала Женя, — я тебя нашла, я не могу погибнуть… Мама, прости меня, что я не пошла с тобой, прости».

— Посмотрите на офицера! — услышала она голос старого учителя. — Посмотрите — в руках стек. Чистокровный пруссак!.. Орден на ленточке. Это, верно, и есть рыцарский крест. Рыцарь…

Женя проследила за острым, ненавидящим взглядом учителя и увидела офицера с крестом на груди. Нет, у него не раздувались ноздри. Его лицо — тонкое, холеное — было равнодушно. Он смотрел и постукивал стеком по блестящему голенищу. Потом вынул портсигар, закурил. Сделал несколько шагов, повернул обратно. Он механически двигался взад-вперед, винтик бездушной машины, которая давила, умерщвляла, проглатывала людей.

Женя опустила голову. Не видеть, ничего не видеть. Ее мучила жажда, во рту пересохло, царапало в горле. Хоть бы глоток воды, один глоток! Что он говорит, этот старик, зачем говорит, когда надо или кричать, или окаменеть.

— Надо, надо смотреть. Мы расскажем, что тут произошло. Весь мир содрогнется, когда услышит. И сюда придут люди, и склонят головы, и посадят цветы да плакучие ивы. Смотрите…

— Я вас прошу, не надо, — простонала Женя.

Уже смеркалось, когда человеческий поток иссяк. Затих треск выстрелов, и от этой тишины Женя пришла в себя: «Что такое?»

К людям, сидевшим на холмике, — их собралось несколько десятков — подъехала машина. Из нее вышел долговязый офицер с неподвижным белесым лицом. «Как раздавленная вошь», — успела подумать Женя. К офицеру подскочил галичанин в немецкой форме и что-то сказал, показывая на Женю и других, замерших под холодным взглядом долговязого. Офицер произнес что-то резко, громко. Потом бросил еще одну короткую фразу, еще одну…

Учитель прошептал на ухо:

— Он говорит, что нас нельзя отпускать… Потому что в городе узнают и завтра начнут прятаться… Еще многие не пришли.

«Арестуют», — обожгло Женю новой тревогой.

Она увидела, как старый учитель встал и обратился к офицеру по-немецки:

— Я протестую против насилия. Вы не имеете права задерживать нас.

На неподвижном лице офицера шевельнулись желтые брови.

— Вы немец? — спросил он.

— Нет, я украинец.

— Как вы тут очутились?

— Я провожал своих коллег. — В голосе учителя зазвучал вызов. — Все думали, что людей вывезут, а тут произошла чудовищная бойня.

— Вы хорошо владеете немецким языком, — сказал офицер. — Вы поедете со мной в комендатуру. Нам нужны переводчики. — Обернувшись к солдатам, он бросил: — Выполняйте приказ.

— Я никуда не поеду, — резко отрубил учитель. — Я не буду служить убийцам.

Долговязый смерил его с головы до ног пустым взглядом и сел в машину, которая тут же двинулась.

Немцы и полицаи окружили холмик полукругом. Раздался окрик:

— Чего стоите? А ну… — послышалась брань.