Киевский котёл

Тогда я посмотрел в прицел. Дождевые струи размыли очертания ближнего леса. Все плыло, постоянно, но очень медленно меняя очертания. В попытке уяснить суть этих перемен я долго всматривался в дождь. И не напрасно. Через несколько минут крайние к поляне, уцелевшие после обстрела стволы начали двоиться. Двойники группировались. Дождь начал утихать, и это обстоятельство помогло мне наконец рассмотреть людей. Опять та же история: длиннополые шинели, сапоги, пересеченные крестами портупей туловища, круглые каски, автоматы. Тени тянулись друг к другу, сбиваясь в небольшую толпу. На этот раз мне удалось пересчитать всех. Немцев оказалось ровно десять. Немного. Как раз столько патронов в моей обойме. Надо снять пистолет с предохранителя. Надо выбраться наружу – через смотровую щель целиться и стрелять немыслимо. Я снова и снова, чертыхаясь, пересчитывал немцев. Теперь мне казалось, будто их девять. Все стояли неподвижно, но по размякшей, перепаханной грязи по направлению от леса к танку быстро перемещалось нечто. Оно то ускорялось, то замедляло движение. Так двигается влекомая за веревку бумажная игрушка, шуршалка для кота. Кто-то невидимый время от времени поддергивал веревку, заставляя предмет ускоряться. Забавно. Но где же здесь кот?

Предмет приближался, постепенно принимая очертания ползущего человека. Человек был сплошь облеплен грязью и поэтому почти невидим. Но в движении я мог разглядеть его во всех подробностях. Он двигался проворно, волоча за собой небольшой сверток. Человек, очевидно, остерегался угрозы с нашей стороны, потому время от времени останавливался, чтобы сориентироваться. Прислушивался. Приглядывался. Наконец, она замер настолько близко, что я смог разглядеть черты его лица. Узнавание потрясло меня не меньше, чем известие о потере обеих ног. Мучительный, внезапно возобновившийся озноб мешал мне пересчитывать остававшихся на опушке немцев. Десять. Девять. Восемь. Одиннадцать. Является ли ползущий к нам человек одним из них? Что несет он, спасение или смерть?

– Смятение плохой помощник в размышлениях. Утихомирь разум свой. Ищи ответы в душе, – пророкотал мой товарищ. – И еще: беспрестанно поминая Сатану, правды не дознаешься, потому что Сатана отец лукавства и, соответственно, кривды.

– Но я вижу его! – завопил я в ответ.

– Которого? Неужто самого Сатану?

– Шварцева!

– Кто таков?

– Капитан! Петр Леонидович! Ты не можешь его не знать! Я видел вас вместе!

– Облегчи муки раба твоего, Господи!

– Да оставь же ты своего Бога в покое… Посмотри сюда! Это Шварцев! Вернулся! У него…

Поперхнувшись собственным криком, я молча наблюдал, как Шварцев подбирается к танку. Вот он исчез из вида. Мы услышим стук его ботинок, когда он заберется на броню. Шварцев пришел нам на помощь! Мысли, одна утешительней другой, закружились в моей голове, заставив позабыть о боли.

– Наверное, Шварцев повстречал в лесу на берегу Оржицы нашу войсковую часть. Возможно, они надели вражескую форму для маскировки. Нам придут на помощь товарищи. Нас спасут!

– Надеяться на чудо не грешно, – пробормотал мой напарник.

Или, еще чудеснее, генеральный штаб изобрел способ дать отпор супостату, и Красная армия перешла в наступление. Тогда мы сможем присоединиться к одной из наступающих частей. Впрочем, меня скорее всего сначала отправят в госпиталь. А потом я все равно смогу воевать, пусть без обеих ног. Но я все равно смогу. Я отомщу за мать и сестру.

А потом совсем уже изумительная, последняя мысль – Шварцев ошибся: мама, Люба и меньшой из моих племянников живы. И сейчас, через мгновение капитан сообщит мне об этом. И главное: Шварцев не предатель. А если это так, то все остальные надежды справедливы и сбудутся.

Но где же Шварцев? Почему-то я все еще не слышал характерного стука его ботинок по броне. Я протянул руку, намереваясь открыть люк, но меня остановил окрик Ермолая:

– Посмотри-ка наружу, сынок!

И я снова приник к смотровой щели. Шварцев спешил к опушке леса. Он бежал уже не скрываясь, с невероятным проворством, огибая воронки и перепрыгивая через мертвые тела. Немцы, сгрудившись на опушке и покуривая, следили за его перемещениями. Враги оживленно о чем-то переговаривались, улыбались, поплевывали.

– Нам конец.

Кто это сказал? Неужели я?

– Все в руках Божьих, – был ответ.

– Я рад, что ты со мной, – оборачиваясь к Ермолаю, произнес я. – Пусть ты не коммунист, всего лишь набожный старик, уверовавший в небылицы…