КИФ-5 «Благотворительный». Том 4 (в двух частях) «Для мудрых», часть 2

Прошёл уже месяц, как мы жили в бабкином доме, уже стали сглаживаться из памяти незабываемые впечатления от истерики, которую закатили Маринкины родственники. Она слушала их визг и изредка морщилась от особенно громких завываний. Это продолжалось минут двадцать, потом она молча встала, зашла в дом и закрыла за собой дверь изнутри. Родственники ещё минут пять завывали, но я так понимаю, что это было рассчитано уже только на меня. Но, как я уже говорил, я существо толстокожее, поэтому сидел в кресле, и даже не пытался делать вид, что сочувствую им. Однако, чтобы не выглядеть совсем уж законченным циником, периодически тяжело вздыхал, и сокрушённо качал головой. Им, в конце концов, надоело смотреть на мои ужимки, и они как-то разом, тесной кучкой покинули меня.

Несмотря на то что мне безумно нравился этот дом, у меня не получалось за ним следить, он буквально на глазах, стал разваливаться. Не в прямом смысле, конечно, но, дом стал рассыпаться по мелочам, начали скрипеть двери, они перестали нормально открываться, как, впрочем, и окна. Как грибы после дождя стали появляться гвозди и всевозможные шурупы. Начала отваливаться краска, рассохлись и заскрипели полы. Я держал под рукой, молоток и плоскогубцы, и занимался только тем, что ходил по всему дому, и ликвидировал этот кошмар.

Так прошёл ещё месяц, у меня уже заканчивалось терпение, но, вопрос решила Маринка, когда она увидела, как я ползаю по кухне с молотком, и подбиваю вылезшие гвозди. А когда я, распустив слюни, горестно пожаловался ей на бяку дом, который меня уже задолбал. Маринка шлёпнула себя по лбу, и с возгласом:

– Вот же я дура а! Про хозяина-то я и забыла! – вытащила из стенки тарелочку, налила в неё молока и поставила в угол кухни, потом постелила салфетку и положила на неё кусок хлеба и несколько конфет.

Я, вытаращив глаза, смотрел на эти её приготовления, и когда она закончила портить продукты, сказал:

– Знаешь, я, пожалуй, склонен согласиться с тем утверждением, которое ты сама связала со своей головой. Марина ничего не ответила, она села на стул и уставилась в угол, а потом, вдруг начала улыбаться.

– Я просто забыла про это! – наконец сказала она. – Бабулина смерть меня вышибла из колеи, и я забыла про него. Но, сейчас всё наладится. Он просто напоминал нам о себе.

Я ещё больше выпучил глаза на жену и, заикаясь, просипел:

– Прости милая. Я не совсем понял. Ты это о ком сейчас говорила?

Не переставая улыбаться, Марина ответила:

– О домовом, о ком же ещё! Я бочком подобрался к жене, перекрестил её молотком и, потрогав лоб, спросил:

– Ты как себя чувствуешь?

Маринка внимательно посмотрела мне в глаза и тихо сказала:

– А я ведь помню, как играла с ним. Я сидела вот на этом самом месте, отвернувшись от его угла, и когда краем глаза замечала какое-то движение, резко поворачивалась, но, так ни разу увидеть его и не смогла! – Маринка тяжело вздохнула. – Несколько раз только видела, как тень мелькает. Он знал, что я с ним играю, поэтому и позволял мне его тень увидеть.

И действительно – дом пришёл в норму! И как бы я ни пытался себе это объяснить, правдоподобного объяснения не находил. Я много думал об этом, думал, думал, пока, мне самому этот идиотизм не надоел. И тогда, я в один прекрасный момент, дождавшись, когда жена уйдёт на работу, взял заботливо поставленную в угол тарелочку, вылил из неё молоко, помыл, и поставил на место, подобрал хлеб. И громко заявил:

– Я не верю! Бред! Домовых не бывает!

Но, я ошибался, они бывают, и ещё как бывают. Домовой объявил мне войну.

Дома у меня не получалось ничего! За что бы я ни брался, всё выходило через одно известное всем место! Я даже гвоздь забить спокойно не мог, не согнув его раза три. Мне под ноги попадалась вся мебель, которая у нас была в доме. Я умудрился прищемить себе пальцы всеми дверями, окнами и дверцами, какие смог только найти. Я падал, спотыкаясь о ковёр, или об обувь неизвестно как оказавшуюся посреди дома. Я падал, наступая на кожуру бананов, которые очень любил, и которая оказывались разбросанной в самых неподходящих местах. Продержавшись, месяц, я сдался, и опять побрёл жаловаться и пускать обиженные пузыри перед любимой женщиной. Я знал: она меня пожалеет и поможет мне. «Мачо» из меня вышел так себе. Никакой, в общем…

Так и получилось, когда Марина, закончив меня утешать, выбралась из постели, она позвала меня с собой, и, заведя на кухню, сказала:

– Молоко, хлеб, конфеты! Он любит сладкое! Конфеты только шоколадные! Что и куда ставить ты видел. Потом садишься где-нибудь и начинаешь вслух говорить, каким ты был балбесом, что усомнился в нём. Всё ясно? – уставилась на меня Маринка.

– Всё… – пробурчал я. – Иди уже!.. Сам справлюсь.