Кикимора болотная

К тому же он старается всех убедить, что безумно любит Марусю. Он демонстрирует свое восхищение в самой отвратительной для меня форме: ест Марусю глазами, из которых струится патока, то и дело вспыхивает восторгом и захлебывается от нежности.

Если бы он был не из провинции, а Маруся не являлась обладательницей столичной квартиры, гаража и дачи, я бы ему поверила. Но в Москве околачивается масса провинциалов, способных за вышеперечисленные сокровища и не на такое.

Поэтому на его любовь я сразу же посмотрела с подозрением и брезгливостью, чего не скажешь о Марусе. Кстати, пора вернуться к ней.

— Ну, старушка, и загрузила ты нас своими проблемами! — с ходу пожаловалась она, едва успев внести в квартиру свой пышный бюст. — Мы с «моим» бросили в постели делом заниматься и всю ночь проспорили, какого возраста должна быть прислуга. Он стоит на своем: не старше двадцати пяти.

— И я его могу понять, — усмехнулась я. —Так же, как и тебя.

— Я с ним согласна, — поспешила сообщить Маруся.

— Ах, согласна, птичка моя. Чудесно, тогда возьми эту трудолюбивую девушку себе. Будешь лучше справляться с хозяйством, — ответила я, кивая на Ивана Федоровича.

Маруся пришла в смятение, но очень быстро из него вышла.

— Мне бюджет не позволяет, — заявила она.

— Не страшно, такие расходы я охотно возьму на себя, по дружбе и для эксперимента.

Маруся просверлила меня взглядом и поняла, что я не шучу.

— Ну, что скажешь? — спросила она, оборачиваясь к «своему». — Или я не права? Она завидует нам.

— Права, права, — тут же замурлыкал он, кусая Марусю за щеку и умильно вскрикивая:

— А щеки! Мои румяные щеки!

Фу, как это противно. И я должна все это терпеть. Но в одном я с ним согласна: щеки Маруси и раньше занимали значительную часть ее лица, а в последнее время просто выступили за его пределы.

— Ваня! Перестань, — млея от счастья, отбивалась Маруся, а он то кусал, то щипал ее оплывшие щеки с каким-то садистским остервенением, словно она была не тем, что есть, а извращенной малолетней нимфеткой.

Я смотрела на эту сцену с нескрываемым отвращением, мысленно поклявшись не соглашаться на прислугу младше пятидесяти.

— В общем, так, старушка, — вспомнила обо мне Маруся, когда Иван Федорович утомился дергать ее за щеки. — Ты как хочешь, но Жанне я уже сообщила. Работе она очень обрадовалась, поэтому выкручивайся сама. «Мой» занят сегодня, поэтому мы спешим. Пока, чмокни Саньку, мы испаряемся.

Что они и сделали.

Минут пять я стояла в прихожей, потрясенная столь наглым вторжением в свою жизнь.

Кто кому завидует? Разве я пытаюсь протиснуть молодую девицу в Марусин дом? Щеки!

Щеки!

Я фыркнула и хотела вернуться в кровать, откуда раньше времени меня и извлекла Маруся, но три дверных звонка сообщили о приходе Евгения. Я распахнула дверь и тут же была подвержена нападению на свои худые щеки.

— А щеки! Щеки! — радостно вопил Евгений, щипая и кусая меня на все лады.

— С ума. сошел?! — отбивалась без особой охоты я. — Могу представить, где ты этому научился.

— Да, эту сцену я только что видел в твоем подъезде, — признался Евгений.

— Ну так не думай, что такой варварский способ выражения любви нравится всем, — ответила я и добавила:

— Может, он и в самом деле любит Марусю, раз лучших достоинств в ней не нашел? А ведь и правда, из всего, что у нее было, более-менее сохранились только щеки.

Евгений усмехнулся и пожал плечами.

— Конечно, любит. Я не поклонник крупных — женщин, но Маруся уж очень хороша.

Я, словно после удара под дых, поинтересовалась одними губами:

— Чем же она хороша?

— Сиськами, задницей и вообще фигурой. Всего много, все есть. Что еще мужику надо?

Я растерянно осмотрела свою фигуру в висящем на стене зеркале. Отметив ее незначительность, я пролепетала:

А мне еще хотели впендюрить молодую домработницу. Понятен ее замысел, я имею в виду Марусю.

Евгений неожиданно заинтересовался:

— Домработницу? Вот правильно. Это то, что тебе нужно. А то глянь на себя в зеркало: на тебе уже лица нет. Надо взять молодую крепкую домработницу, чтобы все спорилось в ее руках…

Насчет ее рук не знаю, а мои руки уже уперлись в бок, глаза метали молнии и стрелы.

— Маруся — прелесть, на мне нет лица, а ему не кикимору болотную — молодую и крепкую подавай, чтобы все в руках! — возмутилась я.

Евгений рассмеялся.

— Обожаю, когда ты ревнуешь. Не хочешь молодую, бери старую. Мне подойдет любая.

— Как это по-мужски! — выразительно закатывая глаза, констатировала я, на что Евгений рассердился.

— Ну все, хватит, — рявкнул он, но, испугавшись своей смелости, сразу же дипломатично пояснил:

— Лично я иду ремонтировать кран и бачок, а ты можешь приготовить мне кофе, а если появится настроение, то и завтрак. Санька где?

— Санька спит, а ты иди к черту, так меня пугать. Говорила тебе, что разница в возрасте до добра не доведет. Мне уже сейчас трудно соответствовать твоим тридцати шести, а что будет через десять лет?

— Через десять лет я буду импотентом, и ты успокоишься, — обнадежил Евгений.

— Заманчивая перспектива.

Санька выскочил из спальни: и закричал:

— И я буду импотентом! И я!

Мне осталось лишь развести руками.