Кикимора

Со своего удобного места около окошка Анна Константиновна наблюдала за случайными спутниками. Были здесь и застенчивые, вроде нее, одиночки разного пола и возраста; и смешливая компания бойких девчат в одинаковых платочках на волосах; и солидный – сразу видно, командированный – дядечка. Потом вошла молодая пара вполне столичного облика, приехавшая, как позже из мимолетного разговора определилось, из Кривого Рога. Следом за ними появилась семья: молодые родители (рано располневшая мама и подросткового размера папа) с сынишкой лет восьми или девяти, оторванный ими ради поездки в Москву от школьных занятий. Лица и вид их ничего от постороннего взгляда не скрывали, наоборот, крупными буквами о себе рассказывали: старательность и тщание, с какими готовились в лучшем виде предстать перед столицей. У мальчугана волосы рассыпались свежевымытыми вихрами, а новый великоватый костюмчик еще не обмялся, стеснял движения и сильно сосредоточивал на себе его мысли, хотя одновременно они были заняты картонной коробкой с новой игрушкой или игрой, которую он с затаенным мальчишеским счастьем прижимал к себе, словно любимого котенка или щенка. Родители тоже были напряжены и скованы сверх возможного, в опасении совершить оплошность или допустить неловкость и тем самым оказаться не на должном столичном уровне... Все трое они виделись Анне Константиновне ужасно трогательными в открытой беззащитности, и она долго не могла оторвать от них близоруко сощуренных глаз, в которых они могли бы заметить ее симпатию и сочувствие, если бы вообще могли сейчас, пока устраивались и усаживались, что-нибудь вокруг себя замечать.

Рядом с ней долго никто не садился, все почему-то, поглядев на свободное место, проходили мимо, и только в последний момент, когда девушка-экскурсовод уже объявила отъезд, в автобус поднялся пожилой мужчина, которого можно было бы назвать даже стариком, если бы это слово не входило в противоречие с его прямой осанкой, элегантной шляпой и ясными зоркими глазами. Этими глазами, войдя через переднюю дверь, он оглядел автобус, увидел два свободных места, мгновение решал, какое из них предпочесть; и сел рядом с Анной Константиновной, приподняв, как уже давно разучились мужчины делать, шляпу и спросив предварительно разрешения.

– Да, да, конечно, – польщенная таким обращением, закивала Анна Константиновна.

Она приготовила блокнот, шариковую ручку и очки – записывать имена и даты, – и с первыми словами экскурсовода обратилась в слух, боясь что-то важное пропустить. День выдался, на счастье, ясный и весенне теплый. Солнце грело не припекая, а ветерок приятно обдувал, когда экскурсия сделала первую остановку около особняка на улице Воровского и все потянулись вслед за гидом во двор Союза советских писателей. По поводу погоды Анна Константиновна и ее автобусный сосед обменялись здесь первыми словами, согласившись, что для такой поездки погоду лучше придумать было нельзя. Разговор этот, как ни был краток, задержал Анну Константиновну, и ей пришлось проталкиваться поближе к экскурсоводу, чтобы все услышать и записать сведения о старинном особняке. Она записывала и вспоминала то, что уже раньше знала о нем, и то, как когда-то фантазировала стать известной поэтессой, чтобы входить в двери с медными кольцами наравне с другими поэтами, тоже, как и она, членами Союза писателей. Как-то ей пришлось быть здесь, правда, всего лишь по делам своей ведомственной газеты, и разговаривать со знаменитым и поныне живущим писателем... Фантазировать она давно бросила – как на эту тему, так и на всякие иные – и, однако, чувствовала почему-то свою особую близость и родственность к этому дому по сравнению с другими экскурсантами, не имевшими причин даже фантазировать и никогда не ступавшими внутрь святая святых... Через двор, из одних, дверей в другие, ходили деловитые, или смеющиеся, или серьезно беседующие между собой люди. В каждом Анна Константиновна предполагала счастливца, достигшего того, чего ей не удалось достичь, и испытывала невинную зависть, кем-то из них удачно прозванную «белой»...

Талант, конечно, талантом, без него – никуда, но и должной настойчивости она не проявила, подумалось сейчас. Посылала стихи несколько раз, с большими притом интервалами, в разные редакции, столько же раз получила обратно вместе с безразлично вежливыми, а то и надменными отповедями, подписанными неизвестными лицами «по поручению». Однажды лишь какой-то «по поручению» слегка обнадежил: что-то, мол, проглядывается, учитесь, трудитесь, совершенствуйтесь, тогда опять присылайте... Она это дело и бросила – посылать, хотя совету «учиться и совершенствоваться» старалась следовать...