Кикимора

И все-таки как ни хорошо и замечательно складывалось, но не совсем без тучки. Тучкой были денежные с Антоном Николаевичем отношения. С первого дня он так поставил, что везде платил сам. А они ведь и в ресторанах обедали, и на такси разъезжали, не говоря о театрах и кино. Пропасть денег уходила. Ее попытки вносить свою равную долю он без лишних разговоров отмел. Она уже усвоила: воспитанный, обходительный, а с характером. Сердитого (если она пыталась настаивать на своем) слова не скажет, а сразу к ней словно бы холодел – так это страшнее всякого слова!.. Она, спасая дружбу и к себе расположение, спешила закрыть сумочку. Но всякий раз, как дело до расплаты, у нее терзания совести: с какой стати?.. Она не привыкла на чужое жить, никогда копейки не имела, что не в трудах заработана, и согласиться с Антоном Николаевичем внутренне никак не могла.

Поэтому, когда в середине мая Жариковы вдруг, в два дня, собрались по горящим путевкам в отпуск, Анна Константиновна сразу же догадалась, что вступила в широкую полосу везения и что теперь, помимо прочих выгод, которые сулил ей отъезд соседей, может приглашать к себе Антона Николаевича, угощать его обедами и, таким образом, ответить взаимными расходами.

Антон Николаевич приглашение охотно принял, и два дня Анна Константиновна провела как в угаре. Закупки, готовка, уборка комнаты – и все сразу, и все с волнением перед небывалой ответственностью!.. На рынке часа три, не меньше, провела: хоть и взяла с себя слово не экономить, не жадничать, а с непривычки к рыночным ценам долго не решалась открыть кошелек. Потом поняла: либо ни с чем уходить, либо тратиться не глядя. И оставила там десятку без каких-то копеек: свежие огурцы, парное мясо, картошка отборная, разная зелень, яблоки для «фирменного» яблочного пирога, за который за один была спокойна. Кулинарка-то она известно какая. Но потом оказалось, что и остальное отменно вышло. И грибной суп, и бефстроганов с жареной картошкой, и салат. Вдохновение было – поэтому, наверно. А на ногах от усталости едва держалась.

Антон Николаевич пришел минута в минуту. С гвоздиками и – Господи, зачем это?! – бутылкой вина. Анна Константиновна, пожалуй, только в кино видела таких мужчин, как он, право! Перевелись они нынче – такие красивые. Не внешностью, это красота часто обманная, а каждым движением, поступком, широтой натуры... За вино все-таки пожурила: – Совсем ни к чему.

– Отчего же ни к чему? – возразил Антон Николаевич. – Мы же в монахи с вами не записались? А я специально в Столешников зашел. Насколько понимаю, вино вполне приличное...

Ей ничего не оставалось, как достать из горки фужеры – родительские, которыми неизвестно кто и когда пользовался. Пришлось, перед тем как ставить, протереть их от пыли.

Гвоздики, бутылка с вином и хрустальные фужеры очень украсили стол, который она и так постаралась накрыть понарядней, и поэтому, когда они сели за него друг против друга, ощущение у нее было такое, будто это не просто обед, а небывалое и прекрасное торжество.

Она не сразу могла бы и вспомнить, когда последний раз пила вино. Да, у Наташи с Димой на новоселье пригубила шампанского. А тут хватила разом полфужера – на радостях-то чего не натворишь, и в голову ей моментально ударило жаром и счастьем.

Дальше сквозь этот жаркий и счастливый туман и смотрела и слушала. Она все, все прекрасно понимала – что он говорит и делает, что она отвечает, какие стихи (свои и чужие) читает... И что смеется она по каждому пустяку и столько, сколько раньше никогда не удавалось, тоже превосходно сознавала, но ничего при этом от нее не зависело – ни смех, ни слова, ни то, как подкладывала ему еду, а потом, притихнув, обомлев, оставляла в его суховатой руке свою руку, которую он нежно поглаживал, а иногда прижимал к губам. Сквозь тот же туман услышала:

– Аннушка! – и до того от этого ласкательного имени растерялась, что остальное уже расслышать не могла, потому что одно слово «Аннушка» заслонило, заглушило, подмяло под себя все остальные звуки, как заглушают их литавры в оркестре. «Аннушка»! До чего хорошо он придумал ее назвать! Так даже мама с папой не называли. Они говорили «Анечка». Еще – «Нюточка». А вот «Аннушка» – это один только Антон Николаевич мог придумать!

– ...Согласны? – все-таки пробилось к ней наконец слово, требующее ответа, а на какой вопрос – неизвестно.

– На что согласна? – с испугавшей ее самое игривостью переспросила она, со страхом ожидая в ответ хорошо ей знакомого похолодания в его, пока еще вопрошающих, тепло-серых глазах. Однако (сейчас она ничего, кроме его глаз, не видела) они не похолодели вовсе, а в тон ее легкомысленной игривости залукавились.

– Похоже, винцо-то мне крепкое в Столешниковом подсунули, не поглядели на мои седины...

– И правда! – обрадовалась Анна Константиновна такому простому объяснению своей невнимательности. Призналась: – Я вообще ни к какому вину не привыкла... Вы уж извините.

– Помилуйте, вам очень даже к лицу, – заверил он. – Приятно смотреть на женщину, когда она вот такая...