Кикладский идол

— Это можно было предвидеть, — сказал он, медленно отступая. — Пакт с Гагесой, да? А кровь пожертвует бедный Моран, ведь так?

Не глядя на него, Сомоса двинулся в его сторону, описывая полукруг, словно следуя заранее намеченным курсом.

— Если ты действительно хочешь меня убить, — крикнул Моран, отступая в тень, — к чему вся эта мизансцена? Мы оба прекрасно знаем, что это из-за Терезы. Но какой тебе с этого толк, если она тебя не любит и не полюбит никогда?

Обнаженное тело уже выходило из круга, освещенного рефлектором. Укрывшись в темном углу, Моран наступил на мокрые тряпки, лежавшие на полу, и понял, что больше отступать некуда. Он увидел занесенный топор и прыгнул, как научил его Нагаши в спортивном зале на Плас-де-Терн. Сомоса получил удар ногой в середину бедра и удар «ниши» слева по шее. Топор опустился по диагонали, слишком далеко, и Моран упруго оттолкнул падавший на него торс и схватил беззащитное запястье. Сомоса еще успел издать приглушенный и удивленный крик, когда лезвие топора раскроило ему лоб.

Моран не смотрел на него; его вырвало в углу мастерской, на грязные тряпки. Он чувствовал себя опустошенным, и после рвоты ему стало лучше. Он поднял стакан с пола и выпил оставшийся виски, думая, что Тереза приедет с минуту на минуту и что надо что-то сделать, вызвать полицию, объясниться. Волоча за ногу тело Сомосы, чтобы положить его прямо в круг света от рефлектора, он подумал, что будет нетрудно доказать, что он действовал в целях необходимой обороны. Эксцентричность Сомосы, его удаление от мира, явное сумасшествие. Нагнувшись, он обмакнул руки в кровь, струившуюся по лицу и волосам убитого, и в то же время посмотрел на часы, на которых было семь сорок. Тереза вот-вот подъедет, лучше выйти отсюда, подождать ее в саду или на улице, избавить ее от зрелища идола с лицом, обмазанным кровью, красные струйки бежали по шее, обтекали груди, соединялись в изящном треугольнике внизу живота, ползли по ногам. Топор глубоко застрял в голове принесенного в жертву, и Моран, выдернув его, взвесил на липких руках. Он немного подтолкнул ногой труп к самой колонне, понюхал воздух и приблизился к двери. Лучше открыть ее, чтобы Тереза смогла войти. Прислонив топор к стене у дверей, он начал раздеваться, потому что было жарко и пахло густым, пахло толпой, запертой в одном месте. Уже голый, он услышал шум такси и голос Терезы, заглушавший звуки флейт; он потушил свет и с топором в руках встал за дверью, облизывая лезвие и думая, что Тереза — воплощенная пунктуальность.