Килл крик

Мор была в нескольких шагах от двери, когда одна из створок медленно открылась.

Перед ней стоял старичок в безупречно скроенном сером костюме, белой рубашке и темно-красном галстуке.

Его чисто выбритое лицо задубело от долгого пребывания под солнцем, высокий лоб покрывали печеночные пятна. Седые волосы были аккуратно зачесаны набок. Увидев Мор, старичок улыбнулся, морщинки разбежались от ясных серых глаз.

– Прошу прощения, – произнес он голосом хрустким, как белье, сохнущее на весеннем воздухе.

Мор не нужно было объяснять, кто перед ней. А старичок меж тем уже прошаркал в зал, уже протянул ей тощую руку.

Она знала, кто он. Все его знали.

– Себастьян Коул, – сказал он. – Рад с вами познакомиться.

Когда Сэму было одиннадцать, отец взял его с собой в маленький ломбард, расположенный во втором квартале Ореховой улицы, в том месте, которое в их микроскопическом Блэнтонвилле гордо именовали центром. На пластиковой вывеске над входом значилось имя владельца: «Ломбард и ссудная касса Красного Робби». Одинокая лампочка внутри вывески сердито жужжала и периодически принималась мигать, предупреждая, что скоро присоединится к своей усопшей сестрице в электрическом раю.

Робби пил по-черному, что объясняло и его фирменный красный нос-луковицу, весь в лопнувших кровяных сосудах, и раннее время закрытия лавочки – четыре часа дня. Так уж совпало, что именно в четыре начинался скидочный «счастливый час» в «Брик Хаус». Настолько Сэму было известно, никто и никогда не пользовался услугами Робби по части ссуд, что невольно придавало иронии объявлению «У нас не бывает недовольных заемщиков». Но вещи в ломбард носили многие горожане. Обшарпанные металлические полки и заляпанные стеклянные витрины полнились лежащими в совершенном беспорядке всевозможного рода подержанными диковинками.

Отец Сэма, худощавый, робкий человек, говоривший еле слышным тонким голосом, подошел к прилавку и спросил у Красного Робби, не найдется ли у того тостера за десять баксов или дешевле. Прошло уже два года после пожара. Они так и жили во «временной» квартире в Уэст Хук. Сэм, Джек и отец ютились в двух дешевых комнатушках, хотя Джек там почти не появлялся. Он почти всегда ночевал у своей девушки Кристал. Мать у Кристал была добрая, любящая, заботливая; у Сэма с Джеком такой матери не было никогда.

Пока отец торговался с Робби насчет тостера, Сэм бродил по ломбарду и восхищенно глазел на сокровища, которые большинство людей назвали бы мусором. Его левая рука до сих пор была замотана марлей, как у мумии, хотя нужды в этом уже не было. Пересаженная кожа прижилась, превратилась в жесткую крапчатую броню рубцовой ткани, но Сэм не готов был показывать ее людям. Когда они вошли в ломбард, Сэм не стал здороваться, а отец печально улыбнулся Робби уголками рта, мол, извини. Большинство горожан знали, что паренек не разговорчив. Какие уж тут разговоры? После того, что стряслось…

Когда они с отцом были в ломбарде последний раз, Сэм отыскал там сюрикэн-звездочку, и отец разрешил ее купить – при условии, что Сэм заплатит из своих денег и пообещает не кидать сюрикэн в бездомных кошек. Сэм надеялся найти еще какое-нибудь оружие: может, метательный кинжал или нож-бабочку. Несмотря на горе, нависавшее над ним постоянно, точно грозовое облако, он оставался мальчишкой, для которого нет большей радости, чем швырнуть в дерево что-то острое, чтоб воткнулось. Но в тот уже клонящийся к вечеру июльский день Сэм нашел не нож, а книгу.

Она лежала третьей сверху в стопке разрозненных дешевых изданий, под «Определителем съедобных грибов» и низкопробным любовным романом: у мужчины на обложке рубашка, похоже, держалась на одной пуговице (разумеется, на самой нижней). Название третьей книги сразу же заинтриговало Сэма, хоть он и не смог бы объяснить почему. Оно рождало в сознании образ, простой, но в то же время пугающий: темный человекообразный силуэт, длинный и тонкий, казалось, пальцы его вытянутой руки уже в какой-то паре дюймов от ботинка Сэма.

Книга называлась «Едва заметная тень».

Автора звали Себастьян Коул.

Едва прочитав первый абзац – облегчив карман на пятьдесят центов и устроившись в кабине отцовского «доджа», – Сэм понял, что эта книга стоит тысячи сюрикэнов. За каждым словом нужно было охотиться, и Сэм отправился на охоту – прочь от воспоминаний об огне, прочь от немыслимых способов облегчения своих страданий, способов, о которых не должен размышлять ни один ребенок, и, наконец, прочь от крохотного Блэнтонвилля в поисках лучшей доли. Он гнался за словами Себастьяна Коула следующие тридцать лет, сперва подражая ему, потом отвергая его, а потом и чествуя его своими собственными романами.

Себастьян Коул был главным учителем Сэма в литературе. И спасителем в жизни. И вот теперь он шел прямо к нему, и с каждым его изящным шагом Сэм возвращался в реальность.

– Сдается мне, мистер Уэйнрайт решил закатить вечеринку.

Слова Коула разнеслись по темному залу, словно наканифоленным смычком тронули струны идеально настроенного инструмента.