Киллер с пропеллером на мотороллере

— Да, я в курсе… — Полковник вздохнул, взял меня за плечи, подержал и развернул к двери. — Идите. Ни пуха, ни пера…

Я не ответила.

Стильные туфли вязли в высоком ворсе ковра, как в луговой траве. Под профессионально невыразительным взглядом дежурной я доковыляла до лифта и спустилась в холл первого этажа. Здесь уже были люди. Стараясь ни на кого не смотреть, я свернула направо, в ресторан. Два официанта у входа не шелохнулись, когда я проходила мимо. «С поднятой лапой, как живые…» — почему-то вспомнилось мне. Хотя нет, это ведь про львов…

У барной стойки всё было занято, и я остановилась в растерянности. К счастью, кто-то как раз уходил, освобождая для меня высокий табурет. Я взобралась на этот куриный насест и перевела дух. Все, пора кудахтать. Теперь нужно поднять голову и осмотреться.

— Что будете пить?

— А?

— Что будете пить? — На меня выжидающе смотрел гладко причесанный молодой бармен в жилетке с блестками.

— Ах, да… пепси, — вспомнила я. — Запишите на тридцать восьмую.

Звук собственного голоса придал мне уверенности. Зал ресторана был невелик, столиков на двадцать. Но что это меняло для меня, знакомой с подобным антуражем разве что по французским фильмам? За двадцать четыре года жизни я ни разу не бывала в гостинице; само это слово ассоциировалось для меня либо с живописными стайками интуристов возле «Астории» и «Европейской», либо с покойным Димушкой, который любил рассказывать о том, в каких жутких дырах приходится ночевать советскому командированному. Моя мама работала в скромной ветеринарной клинике, далеко от профсоюзных столоначальников, распределявших путевки в санатории и дома отдыха, так что меня обычно отправляли в пионерлагерь на все лето. Денег, которые раз в несколько лет удавалось подкопить на юг или Прибалтику, едва хватало на комнатушку в одно окно, если не на скворечник с удобствами во дворе. Таков, если вкратце, был опыт «красивой жизни» у девушки с Крюкова канала: удобства во дворе, пионерлагерь и кино про Бельмондо и Фантомаса.

Неудивительно, что, сидя у этой барной стойки, я ощущала себя персонажем французского фильма. Этакой Анни Жирардо… нет, скорее Фанни Ардан… — да, на нее я похожа намного больше. Хотя, какая Фанни Ардан?.. — я ведь сейчас блондинка! Гм… пусть тогда будет Бриджит Бардо? Нет, ну ее на фиг — пусть все-таки будет Фанни Ардан. Фанни Ардан в парике!

В дальнем конце зала на крошечной эстраде играли живую музыку три настоящих музыканта в длинных белых пиджаках: пианист, скрипач и контрабасист. Рядом на танцевальной площадке топтались несколько пар. Почти все столики были заняты — люди ужинали, разговаривали, смеялись — всё как в кино. Полковник был совершенно прав, переодев меня: трудно вообразить, как смотрелись бы рядом с этими модными платьями, туфлями и костюмами мои потертые джинсы, свитер с растянутым воротом и сапоги в прошлогодних разводах питерской соли…

Женщину-цель я разглядела сразу: она сидела с двумя подругами за столиком у окна, метрах в пятнадцати от меня. Вживую она казалась еще симпатичней, чем на снимке. Подруги оживленно переговаривались, смеялись; моя цель тоже участвовала в разговоре, но как-то более сдержанно, вполне искренне, но на полтона ниже, что тоже не могло не импонировать. Черт возьми… я должна была уничтожить человека, который мне определенно нравился…

— Эй… ты откуда тут такая?

Я обернулась. Передо мной стоял совсем молоденький парень — лет восемнадцати, если не меньше, одетый, как и все тут, по последней моде, но с подчеркнутой небрежностью, которая, по-видимому, должна была символизировать бунт подрастающего поколения французских кинозвезд: ворот дорогущей рубашки расстегнут, рукава завернуты вверх, а галстук сбит набок. Пацан был заметно пьян и с некоторым трудом фокусировал взгляд на мне… вернее даже, не на мне вообще, а в частности — на моей груди.

— Что случилось, сынок? — ласково поинтересовалась я. — Ты принял меня за маму? Или за старшую сестренку?

Парень изумленно вскинул брови и впервые посмотрел мне в лицо.

— Борзая, да? Я сразу понял, что ты не отсюда…

Он поставил стакан на стойку и взобрался на табурет рядом со мной. Тут только я обратила внимание, что бар опустел. Когда я вошла, у стойки сидели в основном девушки; теперь все они переминались на танцплощадке в обнимку со своими кавалерами.

— Может, пойдем ко мне? — не отставал молодой. — Не пожалеешь…

Но я не слушала его, пораженная внезапным открытием: Новоявленский не случайно велел мне сесть именно у стойки. По-видимому, здесь было место для девиц вполне определенной профессии, предназначенных для развлечения одиноких гостей мужского пола. Я присмотрелась к своим недавним соседкам. Так и есть — в обертке дорогих платьев здесь подавалось откровенно вульгарное содержание: двусмысленные улыбочки, чрезмерно накрашенные рты, вызывающая походка, поведение на грани непристойности. Впрочем, и мой боевой раскрас — заботами сотрудницы-специалистки — не слишком отличался от принятого у стойки! Стоит ли тогда удивляться грубости, с которой клеится ко мне этот разгоряченный щенок?