Киллер с пропеллером на мотороллере

Она махнула рукой, так и не закончив фразы. Подошла Бима, обнюхала скамейку и вопросительно глянула на меня: мол, какого черта ты тут расселась? Мол, не наши это места, совсем не наши… Поди знай, Бимуля, поди знай. Вот сопьюсь от общего разочарования в развитии жизни и буду так же околачиваться по утрам возле пивных ларьков. Буду дрожать такой же похмельной дрожью, как эта вот Машка. От Машки до Сашки — раз плюнуть, пять букв всего по алфавиту. И какая-нибудь более крепкая и опытная Сильвия — или, скажем, Анжелика — будет так же командовать: «Эй, Сашка! Давай сюда свой руль!» И я буду давать, если будет что дать, потому что куда еще деться твари дрожащей. Так нас Федор Михайлович называл — тварями дрожащими, пресмыкающимися втуне… Он ведь тоже проживал где-то тут, по соседству. На себя бы посмотрел, писатель…

Из-за угла вывернулась Сильвия, но побежала не к нам, а к ларьку, причем сунулась не в конец очереди, а сразу в самую головку, к окошку. Кто-то зашумел было с вопросами — куда, мол, прешь, старая? — но его моментально окоротили, отодвинули, заткнули — по-видимому, Сильвию тут уважали и держали за весьма авторитетную личность. Она вернулась к нам, держа в обеих руках три больших кружки пива.

— Вот, девоньки!

Сильвия присела и победно впечатала кружки в грязный снег перед скамьей. Не ожидавшая такого поворота событий Бима испуганно отскочила в сторону.

— Та-ак… — удовлетворенно протянула Сильвия, потерла руки, и выудив из кармана шубы «маленькую» водки, ловким движением скрутила с нее жестяную пробку-бескозырку. — Та-ак…

Она принялась разливать водку по кружкам. Распределение было явно неравномерным: щедро, поменьше, совсем немного.

— Мне много не надо, — на всякий случай встряла я.

— Сама понимаю, не лезь поперек мамки… — строго одернула меня Сильвия и, в последний раз встряхнув опустевшую бутылку, бережно сунула ее обратно в карман. — На-кось, получи…

Я взяла протянутую мне кружку. Вкус был неожиданно приемлемым — наверно, потому, что я ожидала чего-то и вовсе чудовищного. Машка трясущимися руками взяла свою вице-львиную долю и разом выдула треть.

— Ух! — Она с некоторым трудом водрузила кружку на край скамьи и глубоко вздохнула. — Благодать-то какая!

— Благодать, благодать… — ворчливо заметила Сильвия. — Куда бокал ставишь, Машка? Сколько раз говорить: не ставь бокал на скамью, сюда люди садятся. А на людях шубы вот. А ты туда бокал пивной ставишь!

Машка глубоко вздохнула. Она преображалась прямо на глазах: движения обрели уверенность, глаза заблестели, дрожь почти пропала, и даже зубы уже не стучали.

— Да ладно тебе, Слива, — нараспев проговорила она. — Какая это шуба? Дерюжка сраная, а не шуба. Вот у меня шуба была… натуральный песец.

— Ага, песец… — захихикала Сильвия, — сказала бы я, какой у тебя песец, да тут дети рядом.

— И собаки, — напомнила я.

Мне вдруг стало удивительно легко — хоть лети. Наплевать! На всё наплевать! Наплевать на гадости и на беды — на сорвавшееся замужество, на пластиковый пакет в сейфе, на разрыв с друзьями, на смутное будущее — на всё! Линии и черты мира внезапно приобрели невиданную резкость, как будто кто-то крутанул в нужную сторону ручку настройки. Причем это была особенная, благодушная резкость, размывающая уродство до уровня почти неразличимого фона, а красоту, напротив, усиливающая неимоверно. Взять хоть этот замечательно прекрасный снег — неужели всего минуту назад он казался грязным кашеобразным месивом? А ларек… — как красиво смотрится великолепное сочетание голубого и белого пластика на его козырьке!

— И собаки, — подтвердила Сильвия, отрываясь от своего «ерша».

Она поставила кружку в снег и, выудив из кармана газетный сверток, стала разворачивать его на скамье. В свертке оказалась четвертинка черного хлеба и плавленый сырок «Городской».

— Ломай, Сашуня! У тебя руки молодые, чистые…

Я преломила хлеб, ощущая себя как минимум Марией Магдалиной, если уж не ее более знаменитым приятелем.

— Ну что, помянем? — Сильвия снова подняла кружку. — Хороший был хозяин. Интеллигентов прижал, воров посажал, водка дешевше стала.

— А что, уже объявили? — спросила Машка, вдумчиво пережевывая горбушку.

Сильвия покачала головой:

— Не, пока балет по радио играют. Небось, завтра скажут. Может, Романова нашего поставят. А чего — говорят, хороший мужик, на гармошке играет.

— Ну уж прямо на гармошке… — недоверчиво протянула Машка. — Ты что, сама слышала?

— Сама не слышала, люди сказывали.

— Ну да, люди сказывали… Люди тебе и не такого наплетут… — Машка презрительно фыркнула. — На гармошке!.. Черненку поставят, вот увидишь.

— Не, Черненку не поставят, — возразила Сильвия. — Черненка денщиком был при Брежневе. Куда денщику в хозяева?

— Ну и что? Какая разница — денщик или ямщик… — рассмеялась Машка. — Главное, чтоб водка не дорожала. Так, молодая?

— А у меня свадьба отменилась, — совершенно не к месту ответила я, неожиданно для себя самой заливаясь слезами. — Сегодня должны были расписаться… в час дня, на набережной Красного Флота-а-а…

Женщины помолчали. Затем Сильвия сплюнула и сказала: