Ким

– Это мои каникулы, хаджи. Много недель я был рабом. Так почему бы мне и не удрать, если школа закрылась? К тому же прими во внимание, что, живя у своих друзей или зарабатывая свой хлеб, как это было, когда я служил у сикха, я избавил полковника-сахиба от больших расходов.

Губы Махбуба скривились под хорошо подстриженными мусульманскими усами.

– Что такое несколько рупий, – патхан небрежно махнул разжатой ладонью, – для полковника-сахиба? Он тратил их с определенной целью, а вовсе не из любви к тебе.

– Об этом, – медленно произнес Ким, – я знал давным-давно.

– Кто сказал тебе?

– Сам полковник-сахиб. Не во многих словах, но достаточно понятно для тех, у кого голова не глиняная. Да, он сказал мне это в поезде, когда мы ехали в Лакхнау.

– Пусть так. Тогда я больше скажу тебе, Друг Всего Мира, хотя, говоря об этом, я рискую головой.

– Твоя голова была в моей власти, – сказал Ким с глубоким удовлетворением, – еще в Амбале, когда меня побил мальчишка-барабанщик и ты посадил меня к себе на коня.

– Говори яснее. Пусть весь мир лжет, кроме тебя и меня. Ибо твоя жизнь также в моей власти. Вздумай я здесь только пальцем шевельнуть…

– И это известно мне, – сказал Ким, поправляя горящий уголек в наполненной табаком чашечке хукки. – В этом крепкая связь между нами. По правде говоря, твоя власть больше моей, ибо кто станет искать мальчика, забитого до смерти или брошенного в придорожный колодец! С другой стороны, множество людей и здесь, и в Симле, и за Горами спросят: «Что случилось с Махбубом Али?» если его найдут мертвым среди его коней. Полковник-сахиб тоже обязательно будет наводить справки. Но опять-таки, – Ким сделал лукавую гримасу, – он не станет дознаваться слишком долго, не то люди скажут: «Какое полковнику-сахибу дело до этого барышника?» Но я, останься я в живых…

– Но ты обязательно умер бы…

– Возможно, но, повторяю, останься я в живых, один я знал бы, что кто-то пришел ночью, быть может под видом обыкновенного вора, в каморку Махбуба Али в караван-сарае и там убил его, до или после того, как тщательно обшарил его седельные сумы и заглянул в подошвы его туфель. Можно ли сообщить такую новость полковнику или он скажет мне (я не забыл, как он послал меня за портсигаром, которого нигде не оставлял): «Что мне за дело до Махбуба Али?».

Густое облако дыма поднялось вверх. Наступило продолжительное молчание; потом Махбуб Али заговорил с восхищением:

– И с такими мыслями в голове ты ложишься спать и встаешь среди всех этих сахибовских сынков в мадрасе и кротко обучаешься у своих учителей?

– На то есть приказ, – мягко ответил Ким. – Кто я такой, чтобы оспаривать приказ?

– Ты настоящий сын Иблиса, – промолвил Махбуб Али. – Но что это за история с вором и обыском?

– Я был ее свидетелем, – сказал Ким, – в ту ночь, когда мы с моим ламой лежали рядом с твоей каморкой в Кашмирском караван-сарае. Дверь была не заперта, что, как мне кажется, у тебя не в обычае, Махбуб. Вошел человек, уверенный, что ты вернешься не скоро. Я приложил глаз к дырке от сучка в доске. Он, казалось, искал что-то, не циновку, не стремена, не уздечку, не медную посуду, а что-то маленькое и хорошо припрятанное. Иначе к чему бы ему поддевать лезвием ножа подошвы твоих туфель?

– Ха! – Махбуб Али улыбнулся мягкой улыбкой. – И видя все это, какую же сказку сочинил ты себе, Источник Правды?

– Никакой. Я положил руку на амулет, который всегда висит у меня на груди, и, вспомнив о родословной одного белого жеребца, которую извлек из куска мусульманской лепешки, ушел в Амбалу, понимая, что мне дали важное поручение. В тот час, пожелай я только, не уцелеть бы твоей голове. Стоило мне сказать тому человеку: «Вот у меня бумага насчет какой-то лошади, я не могу прочесть ее!» и тогда? – Ким исподлобья взглянул на Махбуба.

– После этого ты успел бы только два раза выпить воды, ну, может быть, три раза. Не думаю, чтобы больше трех, – просто ответил Махбуб.

– Верно. Я немного подумал и об этом, но больше всего я думал о том, что люблю тебя, Махбуб. Потом я, как ты знаешь, отправился в Амбалу, но (и этого ты не знаешь) я лежал, спрятавшись в садовой траве, чтобы посмотреть, как поступит полковник, прочитав родословную белого жеребца.

– Что же он сделал? – спросил Махбуб Али, ибо Ким умолк.

– А ты передаешь новости по любви или продаешь их? – спросил Ким.

– Я продаю и… покупаю. – Махбуб вынул из-за кушака монету в четыре аны и протянул ее.

– Восемь! – сказал Ким, машинально подчиняясь инстинкту восточного корыстолюбия. Махбуб рассмеялся и спрятал монету.

– Уж очень просто торговать на этом рынке. Друг Всего Мира. Скажи мне по любви. Жизнь каждого из нас в руках другого.

– Хорошо. Я видел, как джанги-лат-сахиб приехал на большой обед. Я видел его в кабинете Крейтона-сахиба. Я видел, как оба читали родословную белого жеребца. Слышал даже, как отдали приказ начать великую войну.

– Ха! – Махбуб кивнул головой, и в глубине его глаз зажегся огонек. – Игра сыграна хорошо. Та война теперь кончилась, и мы надеемся, что зло увяло раньше, чем успело расцвести, – благодаря мне и… тебе. А что ты делал потом?