Ким Филби

Если же закончить тему Риза, то стоит уточнить, что хотя он, как и обещал, не проговорился ни одной душе о вербовочных предложениях Бёрджесса, однако сам втайне старался препятствовать зачислению своего друга в МИ-6, понимая, что тот будет передавать секретную информацию русским. Но — не выдал!

Можно сказать, что со временем, и довольно скоро, во взаимоотношениях Бёрджесса и Центра все встало на свои места.

Через два года, уже в другой, соответственно, справке указывалось: «Сейчас, когда прошло несколько лет, и мы получили возможность убедиться в его честности, его предложение о ликвидации “Флита” можно объяснить не чем иным, как неуравновешенностью характера “Хикса” и обычным чувством страха быть разоблаченным…»

Вот, слава богу, поняли, что и разведчику тоже может быть страшно! Так и Крешин, непосредственно поработав в Лондоне с «Кембриджской пятеркой», через непродолжительное уже время писал в Центр:

«Наиболее трудная задача для каждого из нас — это дать характеристику “Медхен”. Перед тем как я приехал сюда и перед тем как с ним связался, у меня было определенное предубеждение, как у каждого из нас, кто знает его только по материалам, но не лично. “Медхен” произвел на меня гораздо лучшее впечатление, чем то, которое я почерпнул из материалов и характеристик дома. Отличительная черта у него, по сравнению с другими агентами, которых я встречаю, — это богемщина в самом неприглядном виде. Он молодой, интересный, достаточно умный, культурный, любознательный, проницательный человек, очень много читает и много знает. Но наряду с этими качествами он неряшлив, ходит грязный, много пьет и ведет так называемую “жизнь золотой молодежи”. […] Политически и теоретически он сильно подкован […] в беседах приводит цитаты из Маркса, Ленина, Сталина…»

В своем докладе Борис Михайлович описал случай, как однажды он попросил Бёрджесса передать Бланту переснятые резидентурой секретные документы: «Он сильно перепугался, покраснел, волновался и был как бы не в себе, чуть ли не дрожал. Мне пришлось его успокаивать и сказать, что я не ожидал от него такой трусости. Этот случай очень характерен с психологической стороны. Если бы он был провокатором, то ему абсолютно нечего было бы бояться».

Зато один раз Крешин наблюдал поведение Бёрджесса в случае реальной опасности. Во время очередной агентурной встречи, когда Гай должен был передать своему куратору целый портфель секретных документов МИД, предназначенных для пересъемки, их остановил на темной улице полицейский, поинтересовавшийся, что это они несут. Гай совершенно спокойно предъявил свои документы и открыл портфель, так что у полицейского не возникло ни тени сомнения в том, что он имел право носить такие бумаги, и личностью второго господина «бобби» интересоваться не стал. На следующий день Бёрджесс детально прояснил возникшую ситуацию. Оказалось, искали квартирных взломщиков и предположили, что в портфеле двух одиноких мужчин может быть «джентльменский набор» из «фомки» и отмычек. Но главное, Гай выяснил, что о подобных проверках никто никуда не сообщает.

В беседе с Юрием Модиным Крешин как-то сказал без всяких сомнений:

— Бёрджесс предан нам всей душой и настолько связал себя с делом служения мировой революции, что с радостью отдал бы жизнь ради ее успеха!

Действительно, Гай верил в ту самую «мировую революцию» и видел в Советском Союзе ее форпост. Иных вариантов развития будущей истории человечества он просто не предполагал.

Впрочем, недоверие, существовавшее в определенный период, проявлялось только на некоем чувственном, подсознательном уровне — без долгих выяснений отношений, объяснений и оправданий… Что делать, разведка — дело деликатное, и не зря в известном сериале «папаша Мюллер» предупреждал советского разведчика Штирлица, что «верить никому нельзя».

Став, что называется, известным и влиятельным журналистом, Бёрджесс получил доступ во многие правительственные учреждения и, с учетом военного времени, в конторы, связанные с вопросами обороны и безопасности. Соответственно, его собеседниками и контактами становились весьма осведомленные люди, в том числе и в области военных и государственных секретов, а потому без особых проблем он получал многие совершенно секретные сведения. В числе контактов Гая был, например, Денис Проктор, личный секретарь Стэнли Болдуина, влиятельного политического деятеля и бывшего премьер-министра. От него Бёрджесс получал информацию о секретных переговорах между Рузвельтом и Черчиллем, проходивших в 1943 году сначала в Касабланке, а потом в Канаде, за спиной руководства сражающегося СССР. На этих переговорах, в частности, обсуждались сроки и планы открытия второго фронта в Европе, существенно отличавшиеся от обещанных советскому союзнику.

К тому же, используя свои связи в правительственных, военных и парламентских кругах, Бёрджесс способствовал служебной карьере других источников лондонской резидентуры. Как мы отмечали, он не страдал начальническими амбициями и потому охотно помогал другим.