Ким Филби - супершпион КГБ

Возможные доводы другой стороны: побег Филби мог вызвать даже больший скандал, чем его арест. Но в данном случае британскому правительству удалось сдержать масштабы этого скандала до 1968 года, когда Макмиллан уже ушел со сцены. Другое объяснение состоит в том, что у Эллиотта был отступной план: если ему не удастся принудить Филби к признанию, он должен подтолкнуть его к побегу, что будет свидетельствовать о его несомненной вине, а затем в сотрудничестве с ливанскими властями схватить его до того, как ему удастся бежать. Косвенным свидетельством в пользу такого предположения является тот факт, что в январе, когда уже стало ясно, что миссия Эллиотта провалилась, новый резидент СИС в Бейруте передал Филби указание явиться в посольство. Поскольку это была уже британская территория, там Филби можно было схватить и арестовать. Однако Филби сослался на болезнь в связи с травмой головы и в посольство не пошел.

Возникает еще одна мысль при внимательном изучении рассказа Филби о предложенных ему условиях освобождения от наказания. Он сказал мне, что несколько фамилий в списке Эллиотта, указанных в качестве подозреваемых агентов, вызвали у него тревогу, что британские власти имели все основания относиться к этим людям с подозрением. Если бы он сказал «один из названных лиц», тогда, возможно, это относилось бы к Бланту, который был разоблачен в следующем году. Но тот факт, что Филби употребил слово «несколько» и отказался назвать их поименно, вызывает подозрение и наводит на мысль о том, что указанные в списке лица не были разоблачены и действуют до сих пор.

Я задал Филби еще один вопрос: миссия Эллиотта оказалась безуспешной потому, что кто-то предупредил Филби о приезде Эллиотта, предоставив ему тем самым время для подготовки. Далее я сказал, по мнению Питера Райта, такой сигнал исходил от Холлиса, который, несомненно, знал планы СИС. Филби рассмеялся. «Никакого предупреждения не было. Не было в нем и необходимости. Правда состоит в том, что двенадцать лет я готовился к такому развитию событий. И когда пришло время, ну и что? В своем предисловии к вашей книге Ле Карре говорит о «моих длительных и мучительных колебаниях». Это ерунда. Я точно знал, как вести себя. Только одному богу известно, сколько раз я мысленно проигрывал эти ситуации. Просто необходимо было немножко потянуть время, немного, но постоянно выпивать, чтобы показать, что ничего не готовится, неоднократно проверять безопасность на маршруте побега. Затем, при получении сигнала, сделать адью и исчезнуть. В Бейруте у меня были не только враги, но и друзья».

Представляется, что побег был организован следующим образом. Даже Элеонора Филби не заметила в поведении Филби ничего необычного. 23 января в полдень, через 5 дней после отъезда Эллиотта из Бейрута, когда город захлебывался в проливном зимнем дожде, Филби, прихватив плащ, покинул свою квартиру, сказав Элеоноре, что он возвратится к 6 часам и у него будет достаточно времени, чтобы переодеться к приему, который организовывал на своей квартире первый секретарь посольства Великобритании Глен Бальфур-Пол. На вопрос, куда он идет, Филби ответил, что встречается со своим контактом. В Москве Филби рассказал мне: «Элеонора знала, что я работаю на СИС. Когда я говорил, что иду встречаться с контактом, она считала, что я встречаюсь с сотрудником СИС, хотя иногда это был коллега из КГБ».

Очевидно, в тот день встреча была с сотрудником КГБ, поскольку около 5 часов пополудни Филби позвонил домой и разговаривал со своим младшим сыном, тринадцатилетним Гарри. Элеонора была на кухне, и Гарри крикнул ей: «Папа опаздывает. Он сказал, что в 8 часов приедет к Бальфур-Полам». Больше Элеонора своего мужа в Бейруте не видела. Ночью она позвонила домой новому резиденту СИС, но он оказался в посольстве, где присутствовал на срочно созванном совещании по поводу исчезновения Филби. Наконец он пришел на квартиру Филби и попросил Элеонору проверить, что из его вещей отсутствует.

Позднее Элеонора получила от Филби несколько писем, в которых он сообщал, что уехал в длительную поездку по заданию газеты «Обсервер», сообщал места в квартире, где он положил деньги, просил не упоминать о письмах его коллегам-журналистам: «Я хочу, чтобы эта новость ограничивалась лишь тобой», и уверял ее в своей любви. До сознания Элеоноры постепенно доходило, что он уехал навсегда и, очевидно, к русским.