— Давайте поговорим о друзьях и о предательстве по отношению к ним. Я знаю людей, которые могли бы простить вам политическое предательство, но не могут простить вас как друга. Что вы думаете о людях, которых вы покинули: о вашей семье, о ваших близких друзьях. Говорят, один из них написал вам из Бейрута: «Все это время, должно быть, вы в душе смеялись над нами?»
— Да, это написал американец Майлз Коуплэнд. Но это неправда.
— Некоторые доказывают, что ваше политическое развитие остановилось на 30-х годах и что только человек, не думающий с тех пор о политике, может оставаться коммунистом.
— Мне известен этот аргумент: якобы я не изменил своих взглядов с тех пор, как стал работать на советскую разведку. Я не могу согласиться с Роупером, который в своей книге назвал меня «политическим ископаемым». Разве архиепископ Кентерберийский — это «ископаемое», потому что он всю свою жизнь оставался верным англиканской церкви? Я уже рассказывал вам о своих сомнениях, у меня были взлеты и падения. Брежневский период — это застой. Андропов был прекрасным человеком и авторитетным лидером, и это большая трагедия, что он так рано умер. А в Горбачеве я нашел лидера, который доказал, что моя многолетняя вера была не напрасной. Но, так или иначе, когда мне стало ясно, что сталинская политика ведет СССР по неправильной дороге, возможность выбора у меня была крайне ограниченной. Загляните в мою книгу, где я говорю об этом. Первое. Я вообще мог забросить политику. Но я понимал, что практически это было невозможно. Второе — я мог перейти в другой политический лагерь. Но куда? Меня тогда совершенно не привлекала политика Болдуина — Чемберлена. Как она не привлекает и сейчас. Третий возможный путь заключался в том, чтобы перетерпеть все, сохраняя в себе веру, что принципы революции выше заблуждений отдельных личностей, во многом страшных заблуждений. Я сделал этот выбор, частично доверяя своему разуму, частично инстинктивно. Грэм Грин в своей книге, которая, кажется, называется «Конфиденциальный агент», описывает сцену, в которой героиня спрашивает главного героя, является ли его лидер лучше других. «Нет, конечно нет, — отвечает он, — но я люблю людей, которых он ведет за собой, даже если этот путь неправильный».
Я сказал Филби:
— Ле Карре говорит о вашем двойственном положении. В предисловии к своей книге он пишет: «Филби наслаждался истеблишментом, ему была приятна доброжелательная обстановка, царящая в нем, его внутренние пружины, теплота взаимоотношений». Мне кажется, что это действительно так.
Филби возразил:
— Никакой двойственности гу г нет. Поскольку мой долг требовал, чтобы я ничем не отличался от других членов истеблишмента, я сделал все возможное, чтобы во всем походить на них. Конечно, есть такие стороны принадлежности к истеблишменту, которые нравятся всякому. Но есть и многое, многое другое. Что вы скажете о миллионах людей, которые остаются вне истеблишмента, тех миллионах, которыми истеблишмент с такой легкостью манипулирует?
— Судя по вашим высказываниям, Англия теперь для вас ничего не значит?
— Я бы с удовольствием поехал туда навестить своих внуков. Но если бы у меня был лишь один шанс, я предпочел бы поехать во Францию. У меня там было много счастливых минут. А сегодняшняя Англия, конечно, это чужая для меня страна.
Я прервал Филби:
— А может быть, вы скучаете по чему-нибудь в Англии?
Филби на мгновение задумался, потом ответил:
— По горчице Коулмана и вустерскому соусу «Ли энд Перрингс». В следующий раз, когда поедете сюда, можете ли мне их привезти?
Потом Филби продолжил наш разговор:
— Неужели вы не понимаете? СССР — мой дом. И хотя здесь есть свои трудности, я не променяю этот дом ни на какой другой.
— Но вы же пользуетесь большими привилегиями, как генерал КГБ.
— Строго говоря, у меня нет воинского звания, но у меня есть генеральские привилегии.
Самое важное для меня, что в любое время я могу пользоваться первоклассным медицинским обслуживанием. Я понимаю, что так не должно быть, что эта привилегия должна быть предоставлена всем, но, честно говоря, мне, как больному человеку, было бы очень трудно отказаться от нее [33]
.