Киммерийский закат

— В общем-то, да… — довольно легкомысленно признал Ненашев, давая тем самым понять, что никаких особых разъяснений не потребуется.

— А мне бы хотелось, чтобы вы это в самом деле поняли, осознали и глубоко прониклись.

— Я ведь уже подтвердил, что понимаю.

— «В судьбоносное время живьем», как любил говаривать ваш предшественник на посту Президента, — желчно улыбнулся Корягин. — А поскольку процесс уже пошел, то это, знаете ли, чревато…

— Ничего не поделаешь, дожили и до судьбоносного… — на ходу обронил Ненашев.

«А ведь Брежнева тоже… выдвигали “на время”, при этом еще и подтрунивали. А вон, сколько продержался и как правил!.. — с презрительной недоверчивостью посмотрел ему вслед шеф госбезопасности. — И когда Сталин, он же Коба, всплывать начал, его поначалу тоже никто всерьез вроде бы не воспринимал. Пока он сам не показал, на что способен».

Оставшись наедине с собой, шеф госбезопасности какое-то время сидел склонив голову.

Появился его порученец и доложил, что только что во все республиканские комитеты госбезопасности ушла шифрограмма, сообщающая о создании Госкомитета по чрезвычайному положению. Подобные телетайпограммы ушли также по секретным каналам связи Министерства обороны и ЦК партии.

— Что, прямо ночью передают? — приятно удивился Корягин.

— Как приказано, товарищ генерал армии. Вот тексты. — Порученец выпрямился и замер.

«Службист, — скользнул взглядом по его слегка располневшей фигуре генерал. — А главное, хорошо держится. Такой будет служить, кому угодно. Служа ради службы…» Но вслух произнес:

— Понятно, полковник. Будет замечено. Свободен.

«Совершенно секретно. Копий не снимать. Председателям республиканских Комитетов государственной безопасности, начальникам областных и краевых Управлений КГБ, начальникам УКГБ Москвы и Ленинграда», — вчитывался Корягин в расплывающиеся перед уставшими глазами строчки с такой придирчивостью, словно видел их впервые и готов оспаривать каждую написанную здесь фразу.

Это началось у него давно, с тех пор, когда, еще на заре карьеры, ему приходилось сталкиваться с «расстрельными делами» репрессированных. С сотнями тех расстрелянных, сгноенных в сибирских концлагерях генералов, офицеров, партработников, ученых, конструкторов, каждое судебное дело которых могло служить основанием для возбуждения уголовного дела, как против следователей и судей, «избавлявших» народ от очередного «врага народа», так и против их пособников-палачей, которые потом пускали его в расход.

Знакомясь с этими «расстрельными делами» видных политических деятелей, военачальников и просто случайных людей, Корягин уже тогда поражался, насколько небрежными были люди, задействованные в подобных акциях коммунистов. Насколько нагло, не оглядываясь ни на прошлое, ни на будущее, попирали они элементарные нормы человеческой нравственности, фабрикуя эти дела; насколько самонадеянно фиксировали свое преступное рвение в протоколах допросов и судебных постановлениях.

Нет, судьбы всех этих невинно убиенных его собратьями-коммунистами никакого особого огорчения у Корягина не вызывали. Прикажут, он тоже будет тысячами отправлять подобных умников «под вышку» и на Колыму. Но с тех пор у него выработался страх перед любыми собственными мыслями, изложенными на бумаге. Чьи-то, чужие, он воспринимал спокойно. Но когда видел изложенным хоть что-нибудь из того, что было сказано им самим, закипал тихой злобой к каждому, кто этот текст потом воспроизводил, с трудом убеждаясь, что все это действительно слетало из его уст. Да и какой смысл обрастать всеми этими бумажками? Чтобы годы спустя потомки читали, поражаясь его цинизму? Нет, никаких записей и бумаг: под протокол — и в расход…

«…В связи с введением в стране режима чрезвычайного положения, вскрыть секретные пакеты с пометкой “ЧП” и, взаимодействуя с органами МВД СССР, партийными комитетами и здоровыми силами общества, принять меры к интернированию лиц, указанных в списках…»[9]

«А ведь все равно понаснимают копий, сволочи, — запнулся Корягин на “мерах к интернированию лиц, указанных в списках…” К тому же эти дерьмократы сразу же начнут выяснять, что это за пакеты, когда и кем именно заготавливались списки неугодных, если к началу объявления чрезвычайного положения они уже были в сейфах всех начальников управлений КГБ? И кто именно занесен в эти списки? Но ведь такое возможно лишь в случае нашего поражения, — одернул себя. — Которое само по себе уже невозможно. При таких-то силах и такой консолидации госбезопасности и партии…»