Киммерийское лето

— Не обязательно сегодня, — сказал Андрей упрямо. — Я спросил вообще. Мне хотелось бы о многом с тобой поговорить. Можно завтра или в первый погожий день, если ты предпочитаешь. Хочешь, съездим в Останкино?

— Может быть, — ответила она уклончиво. — Ты позвони мне на днях, хорошо?

— Хорошо, — усмехнулся Андрей. — Я обязательно позвоню тебе на днях. А вообще-то занятия начинаются через две недели, можно и не спешить — все равно в школе увидимся.

— Да, действительно, через две недели, — рассеянно сказала Ника. — Кто-нибудь из банды уже вернулся?

— Говорят, видели где-то Ренку. Слушай, я не знаю, удобно ли это, но мне пора идти…

— Я понимаю, — с готовностью кивнула Ника. — Ты посиди еще минут десять, а потом, когда будут вставать из-за стола, мы незаметно ускользнем. Я тебя провожу немного… только недалеко, нам ведь скоро в Шереметьево. А у Светки еще не все собрано, я обещала помочь…

Андрей глянул на Кострецова, подумал о том, как завтра этот длинный молчаливый парень вернется к своей «Огре», или «Токамаку», или как они еще там называются, все эти их фазотроны и стеллараторы, и ему стало вдруг ясно, что он просто завидует Завидует не только Кострецову, который с самого начала показался ему симпатичным, но и самовлюбленному красавцу Дону Артуро, и Никиному отцу, и его важным коллегам. Всех этих очень разных людей объединяло в его глазах одно: у каждого была четкая, конкретная цель, все они знали, чего желать от жизни, и умели брать это желаемое. Оба физика, едва ли старше тридцати, были уже докторами; а эти начальственные манеры Ратманова и его сослуживцев — они ведь свидетельствовали прежде всего о том, что люди эти действительно были начальниками, и, надо полагать, не такими уж плохими…

Это неожиданное открытие — что он может завидовать чужому успеху — неприятно удивило Андрея. Он никогда не был завистником. Не только в классе, но к в художественной студии, где он одно время занимался, его совершенно не волновало, как учатся или рисуют другие; важно было, как делает это он сам, — всегда ведь найдется кто-то способнее или талантливее тебя, глупо из-за этого портить себе нервы. И уж, конечно, вовсе нелепой была эта зависть юнца к преуспевающим деловым людям. Впрочем, он понимал, что завидует не их успеху, — зависть вызывал в нем сейчас весь этот прочный, надежный мир, в котором живут счастливцы, не имеющие отношения к искусству…

— О чем ты думаешь? — спросила Ника.

— Я? Да так… практически ни о чем.

— Ужасно ты какой-то сегодня мрачный, — сказала она с упреком. — У тебя плохое настроение?

— Ну, что ты, — Андрей усмехнулся. — Настроение просто великолепное!

Вообще-то, конечно, сидеть таким бирюком было не очень прилично; он попытался прислушаться к тому, что говорилось за столом, но общего разговора уже не было, дамы трещали о каких-то туристских поездках, мужчины обсуждали свои служебные дела, Никина сестра издевалась над мужем за неумение подбирать сотрудников.

— …Это же феноменальная идиотка, — громко говорила она, не вынимая изо рта сигареты и морщась от дыма. — Я не понимаю, как ее можно вообще принимать всерьез. На втором курсе она считала клистрон неприличным словом, очевидно подозревая в нем этимологическую связь с клистиром.

— Да нет, ну это ты зря, — лениво возражал длинный. — Не такая уж она, как ты изображаешь… ну, работает и работает, чего уж. Как это там — «считает свои дробя»…

— Ты, Кострецов, молчи! Тебе дай волю, ты бы устроил из института богадельню, добрячок…

— …И вообразите, — тараторила маленькая дама с зелеными веками и волосами цвета красного дерева, — не проходит и часа — звонит Элла Сидоровна из райкома: милочка, говорит, приезжайте немедленно, есть путевка в Сирию и Ливан, вам тут же все оформят, только поторопитесь, до обеда я ее задержу…

— …И опять, стервец, начинает свою волынку. Я в десятый раз все выслушал, — поймите, говорю, дорогой Терентий Александрович, не один ваш завод в таком положении, я твердо обещаю вам поставить этот вопрос на ближайшей коллегии министерства…

— Ну, если ты рассчитываешь, что коллегия сможет решить…

— Минуточку! А что я ему мог сказать в тот момент? В конце концов, я на себя брать такую ответственность не намерен, зачем мне это надо?

— …Из Парижа, совершенно изумительная вещь, но помилуйте, ей все-таки за шестьдесят, как ни вертись, и одеваться под двадцатилетнюю…

— Нет, я больше не могу, — сказал Андрей и поднялся из-за стола. — Ты не провожай меня, это и в самом деле неудобно. Сиди, сиди…

Перехватив взгляд хозяйки, он извиняющимся жестом показал на часы и, сделав неловкий общий поклон, вышел из столовой. В прихожую следом за ним выскочила Ника.

— Слушай, мне ужасно неловко, действительно как-то так получилось, мы даже не поговорили, ничего… Ты понимаешь, если бы они сегодня не улетали…

— Да я понимаю, — сказал он, натягивая плащ. — Чепуха это все, не расстраивайся. Я позвоню тебе. Чао!

На улице, дойдя до первого автомата, он позвонил домой, сказал, чтобы не беспокоились, он задержался у Ратмановых и хочет еще немного побродить.