Кимоно

Послали за переводчиком, и все вопросы повторили по-английски. Прокурор был раздражен отказом Асако говорить по-японски. Он думал, что это упрямство или что она пробует одурачить его. Он казался вполне убежденным в ее виновности.

— Я не могу больше отвечать на вопросы. Я в самом деле не могу. Я больна, — говорила Асако в слезах.

— Отведите ее назад в «стойло», пока мы позавтракаем, — приказал прокурор. — Я думаю, после полудня она сознается.

Асако увели и заперли снова в ужасную камеру. Она упала на жесткий пол в состоянии, которое было полуобмороком, полусном от истощения. В ее мозгу видения и образы проносились, как низкобегущие облака. Ее расстроенному воображению представлялось, что только один человек может спасти ее — Джеффри, ее муж! Он должен скоро прийти.

Ей показалось, что она слышит его шаги в коридоре.

— Джеффри! Джеффри! — закричала она.

Это был сторож. Он толкнул ее ногой. Снова привели ее к прокурору.

— Так! Теперь вы понимаете хорошо? — сказал маленький грязный человек. — Хотите вы теперь сознаться?

— Как я могу сознаться в том, чего я не делала? — протестовала Асако.

Неумолимый инквизиторский допрос начался снова. Ответы Асако становились все более спутанными. Прокурор сердился из-за их противоречивости. Она, без всякого сомнения, виновна.

— Сколько времени, говорите, вы знали этого Ито? — спросил он.

Асако исчерпала свои силы. Она пошатнулась и чуть не упала; но сторож снова поставил ее на ноги.

— Сознавайтесь же, — кричал прокурор, — сознайтесь, и вы будете освобождены.

— Я готова сознаться, — простонала Асако, — в чем вам угодно.

— Сознайтесь, что вы убили этого Ито!

— Да, я сознаюсь.

— Тогда подпишите признание.

С торжествующим видом спортсмена, который вытянул на берег рыбу после долгого и отчаянного сопротивления, прокурор протянул заранее приготовленный лист бумаги, на котором было написано что-то японскими знаками.

Асако хотела подойти к кафедре, чтобы подписать свое имя; но в это время ноги окончательно отказались ей служить. Сторож схватил ее за ворот кимоно и тряс, как фокстерьер крысу. Но тело продолжало висеть. Он закрутил ей руки назад с бесчеловечностью дикаря. Жертва с трудом простонала, но не сказала ни одного понятного слова. Тогда он положил ее на одну из скамеек и приложился к ее груди.

— Тело очень горячее, — сказал он, — может быть, она и в самом деле больна.

— Упряма, — проворчал прокурор, — я уверен, что она виновна. А вы как? — прибавил он, обращаясь к секретарю.

Секретарь был занят заполнением в нескольких бланках графы улик, импровизируя, если не мог чего-нибудь вспомнить.

— Безусловно, — сказал он, — мнение прокурора всегда оказывается верным.

Однако все же позвали врача. Он объявил, что у пациентки сильнейшая лихорадка и что ее надо немедленно отправить в больницу.

Так резко и непредвиденно закончился предварительный допрос Асако Фудзинами.

Глава XXVII Леди Брэндан

Долгие мысли

Весенних дней

Не позабудутся,

Если и осень придет

В сердце людей.

Низкобегущие облака галлюцинаций так надвинулись на мозг Асако, что ее мысли, казалось, были захвачены крутящимся вихрем и облетали вокруг всего мира с быстротой аэроплана-экспресса. Как на часах, механизм которых не в порядке, часовая стрелка ее жизни, казалось, перегоняла минутную, а минутная обегала циферблат в шестьдесят секунд или даже меньше, непрестанно возвращаясь к тем же хорошо знакомым фигурам, замирая на мгновение и снова устремляясь вперед с болезненной торопливостью. Время от времени тьма, покрывающая ее сознание, начинала проясняться, и Асако как будто видела окружающие ее сцены с необычайной высоты. Была длинная зала, такая длинная, что ей не виделось конца, и ряды узких кроватей, и сиделки, одетые в белое, в высоких колпаках, как епископские митры; они появлялись и исчезали. Иногда они как будто обращались к ней, и она отвечала. Но она не знала, что говорили они и что отвечала им она.

Добрая японская леди с очень длинным, рябым от оспы лицом сидела у ее кровати и говорила ей по-английски. Асако заметила, что сиделки и доктор держались очень почтительно перед этой леди и что после ее ухода стали гораздо внимательнее к ней, чем до этого. Знакомое имя вынырнуло из ее памяти, как быстрая ящерица из своей норки; но прежде чем сознание успело схватить его, оно ускользнуло опять в область забвения.

Две английские леди приходили вместе: одна старше, другая моложе. Они говорили о Джеффри. Джеффри был одной из романтических фигур на часовом циферблате ее памяти. Они говорили хорошие вещи о Джеффри, но она не могла припомнить, что именно.