Кимоно

К его удивлению, проект встретил единодушное сопротивление. Остальные члены фамилии завидовали и ненавидели Ито, который считался признанным фаворитом мистера Фудзинами.

Особенно негодовал дедушка Генносуке.

— Как! — кричал он в припадке ярости, часто свойственной старикам Японии. — Отдать дочь старшей линии дворецкому, человеку, отец которого бегал между оглоблями рикши. Если дух Кацундо не слышал этой глупой речи, это большое счастье для нас. Ведь как раз это — самая дурная инге. Если делать такие вещи, нам будет становиться все хуже и хуже, пока не рухнет весь дом Фудзинами. Этот Ито — каналья, вор, негодяй…

Здесь старый джентльмен чуть не задохнулся. Снова совет разошелся, и решено было только одно: что домогательство руки Асако со стороны мистера Ито — вещь совершенно неприемлемая.

Когда, почти вслед за этим, «первый министр семьи» стал спрашивать относительно решения, мистер Фудзинами должен был сознаться, что предложение отвергнуто.

Тогда Ито открыл свои карты, и его патрон почувствовал, что этот бывший слуга — уже больше не слуга.

Ито сказал, что ему необходимо получить Асако-сан, и притом до конца года. Он любил эту девушку. Страсть все превозмогает.

Две вещи вечно те же,
Теперь — как в век богов:
Теченье вод и, в сердце,
Волнения любви.

Это старое японское стихотворение было им цитировано в качестве извинения в таком поступке, который при иных обстоятельствах был бы непростительной наглостью. Хозяин, конечно, знает, что политическое положение в Японии очень шатко и что новый кабинет едва держится, что буря скоро разразится и что оппозиция подыскивает подходящий повод для скандала. Он, Ито, держит в руках то, чего они желают, — полную историю концессии Тобита со всеми именами и подробностями о громадных подкупных суммах, розданных Фудзинами. Если опубликовать такие вещи, то правительство, разумеется, падет; при этом погибнет и концессия Тобита и все истраченные огромные суммы; кроме того, будут дискредитированы и разорены все влиятельные политические друзья Фудзинами. Все это грозит тяжелыми испытаниями, скандалом, шумом, судом и тюрьмой. Хозяин должен извинить своему слуге то, что он говорит со своим благодетелем так неделикатно. Но любовь не знает никаких стеснений, и он должен получить Асако-сан. В конце концов, после такой долгой службы разве его притязания так неосновательны?

Мистер Фудзинами Гентаро, совершенно перетрусивший, заявил, что сам он на стороне его проекта. Он просил только отсрочки, чтобы быть в состоянии склонить других членов семейного совета.

— Может быть, — предложил Ито, — это легче будет устроить, если удалить Асако-сан из Акасаки, если она будет жить совсем одна. Чего не видят, о том забывают Мистер Фудзинами Генносуке очень старый джентльмен; он забудет скоро. Тогда Сада-сан снова займет принадлежащее ей по праву положение единственной дочери семьи. Разве нет маленького домика на берегу реки в Микодзиме, нанятого для Асако-сан? Быть может, хорошо было бы поселиться ей там — совершенно одной?

— Быть может, Ито Кун захочет навещать ее там, время от времени, — сказал мистер Фудзинами, восхищенный этой идеей, — она будет так одинока, к тому же никто не будет знать!

Единственная особа, с которой никто не советовался и которая не имела решительно никаких сведений обо всем, что происходило, была сама Асако.

Асако была в высшей степени несчастна. Исчезновение Фудзинами Такеши вызывало соперничество между нею и ее кузиной. Если раньше Садако направляла весь свой ум и любезность на то, чтобы привлечь свою английскую родственницу в дом в Акасаке, теперь она употребляла все силы на то, чтобы изгнать кузину из крута семьи. Несколько недель Асако просто игнорировали, но теперь, по возвращении из Икегами, началось настоящее преследование. Хотя ночи становились холодными, ей не давали дополнительных одеял. Кушанья больше не подавались ей; она должна была брать, что могла, сама из кухни.

Слуги, подражая поведению своих господ, были явно невнимательны и грубы по отношению к маленькой иностранке.

Садако и ее мать издевались над ее уродством и незнанием японских приличий. Ее оби завязывалось как попало, потому что у ней не было горничной. Ее волосы были не причесаны, потому что к ней не допускалась парикмахерша.

Ее прозвали «рашамен» (козлиное лицо), оскорбительное название для японских любовниц иностранцев; и уверяли, что от нее пахнет, как от европейца.

— Кусаи! Кусаи! (Вонь! Вонь!), — говорили они.

Даже войной пользовались для того, чтобы оскорбить Асако. Всякий германский успех приветствовался с восклицанием. Подвиги Эмдена громко восхвалялись, а трагедия Коронеля смаковалась с совершенным удовлетворением.

— Немцы победят, потому что они храбры, — говорила Садако.

— Англичане оставляют слишком много пленных; японские солдаты никогда не сдаются в плен.

— Когда японский генерал приказал атаковать Цинтао, английский полк обратился в бегство!

Кузина Садако объявила о своем намерении изучать немецкий язык.