Кимоно

Баррингтоны покинули Англию для продолжительного свадебного путешествия; Джеффри мог теперь привести в исполнение свой любимый проект поездки за границу. Так попали они в число англичан вне Англии, которых беспокойная потребность движения переносит с места на место между Парижем и Нилом. Джеффри отказался от военной службы. Друзья его находили это ошибкой. Бросать начатую карьеру, даже если она не соответствует стремлениям, — серьезная ампутация и влечет за собой нечто вроде духовного кровотечения. Он отказался и от предложения отца поселиться в его поместье, потому что лорд Брэндан был неприятным старым джентльменом, любителем местных трактиров и трактирных девушек. Его сын хотел держать свою молодую жену как можно дальше от сцен, которых сам искренне стыдился.

Прежде всего направились в Париж, который Асако обожала; ведь он был родным для нее местом. Но на этот раз она познакомилась с таким Парижем, о котором знала разве по сказкам и во время жизни в монастырском пансионе и за надежной оградой виллы Мурата. Она была очарована театрами, магазинами, ресторанами, музыкой и жизнью, как будто танцующей вокруг нее. Ей хотелось снять апартаменты и прожить там до конца дней.

— Но сезон кончается, — говорил ее муж, — и все уедут.

Не привыкнув пока к своей свободе, он чувствовал еще себя обязанным делать то же, что и все.

Перед отъездом из Парижа они поехали с визитом на виллу в Отейле, где Асако жила столько лет.

Мурата был директором крупной японской фирмы в Париже. Почти всю жизнь он провел за границей и последние двадцать лет, если не принимать во внимание низкий рост и узкие глаза, он выглядел французом, со своей бородкой a’I’imperiale и быстрыми птичьими жестами. Его жена была японкой, но тоже не сохранила никаких следов национальной манерности.

Асако Фудзинами была привезена в Париж своим отцом, который здесь и умер еще молодым человеком. Он вверил свое единственное дитя попечениям семьи Мурата, требуя, чтобы она была воспитана на европейский лад, не имела общения с родственниками в Японии и, во всяком случае, была выдана замуж за человека белой расы. Он завещал ей все свое состояние, и доходы регулярно высылались Мурата токийским агентом, чтобы быть употребленными на нужды наследницы так, как найдет лучшим опекун. Эти деньги были единственной связью между Асако и ее родной страной.

Оторвать дитя от семьи, важным членом которой оно должно было оказаться в силу юридических и материальных связей, было, на взгляд всякого порядочного японца, актом столь революционным, что даже просвещенный Мурата возроптал. В Японии индивидуум значит так мало, а семья так много. Но Фудзинами настаивал, а ведь неповиновение воле умирающего влечет за собою проклятие «гневного духа» и всевозможные дурные последствия.

Так Мурата приняли Асако и полюбили ее, насколько их сердца, завядшие вдали от родины и неестественных условий жизни, способны были любить. Она стала дочерью хорошо воспитанной французской буржуазии и воспитывалась строго и вместе с тем мягко, с особенным вниманием к естественному росту ее мысли и индивидуальности.

Домашний очаг Мурата произвел на Джеффри Баррингтона не особенно приятное впечатление. Он удивлялся, как такой яркий цветочек, как Асако, мог быть взращен в такой мрачной обстановке. На вилле царствовал дух внешне приличной скупости и рабского подражания вкусам и привычкам парижских друзей. Жилые комнаты были так же безлики, как и номера в гостинице. Изобиловали нейтральные краски, безобразно темные и кошмарные растительные образчики на коврах, обивке мебели и обоях. Замечалась любовь к покрывалам — чехлам для кресел, диванов, скатертям для столов, салфеткам для ламп и ваз, чехлам для подушек, подставкам ламповым, подставкам для ваз и вообще ко всяким сортам декоративных тряпок. Повсюду тяжелый запах скрытой пыли, говорящей о недостаточной численности прислуги и поверхностном подметании. Ни одного украшения или картины, которые напоминали бы о Японии или служили ключом к личным вкусам хозяев.

Джеффри думал, что будет свидетелем трогательной сцены между своей женой и ее приемными родителями. Нет, приветствия были вежливые и с соблюдением правил. Нарядом и драгоценностями Асако восхищались, но без той нотки досадливой зависти, которая часто пробивается в самых сдержанных разговорах английских дам. Потом в мрачном расположении духа сели за завтрак, съеденный в совершенном молчании.

После завтрака Мурата увел Джеффри в свой каменистый сад.

— Я думаю, что вы будете довольны нашей Асако-сан, — сказал он, — ее характер еще пластичен. В Англии это не так, но во Франции и в Японии мы говорим, что характер жены должен воспитать муж. Она чистая белая бумага: пусть он возьмет кисть и пишет, что ему угодно. Асако-сан — очень милая девушка. Ею легко руководить. У нее очень хорошие наклонности. Она не лжет беспричинно, не заводит дружеских связей с неподходящими людьми. Не думаю, чтобы вам было трудно с ней.

«Говорит о ней, почти как о лошади», — думал Джеффри.

Мурата продолжал: