Киндер-сюрприз для декана

Она успокаивается. Гораздо быстрее, чем могла бы, я бы на её месте еще часик поревела бы. А она успокаивается. Неуклюже и гримасничая садится, начинает щупать осторожно свою опухшую физиономию.

– Ты не волнуйся, красный нос тебя сейчас вообще не портит, – успокаиваю, доставая из сумки бумажные платочки.

– Как меня такую красивую сейчас вообще можно испортить, – Анька кривится, с отвращением косясь на собственные руки. Они кстати тоже расписаны синяками, как гжелью.

– Кто тебя так? Ты лица хоть запомнила? – не выдерживаю. Напор сочувственного моего любопытства так силен – никакая плотина не выдержала бы.

Анька смотрит на меня так странно, так пристально…

– Мне сказали, тебя шпана избила, рядом с вокзалом. Нет?

Она качает головой.

– Я попросила не пугать тебя раньше времени, – сипло выдыхает Анька, и я замечаю, как нервно пляшут по одеялу её пальцы. Щиплют ткань пододеяльника, мнут, выкручивают…

Неприятный холодок пробегается по коже.

Два и два складываются так просто.

Как резко она сорвалась от меня из гостиницы, потому что «Илья приехал домой раньше».

Как неожиданно объявился в моем окружении её парень, не скрывающий неприязни в мой адрес и пытающийся меня запугать. Не гнушащийся ни применением силы, ни банальной слежкой.

– Ну и как давно Герасимов тебя бьет? – произношу и сама удивляюсь, как наждачно звучит мой голос.

Анька… Анька не отвечает, уводит от меня глаза.

А это значит, история давняя. Именно в таких стыднее всего признаваться.

– До балкона было?

Сама понимаю, что этот разговор все больше походит на допрос. Но ничего не могу с собой поделать. Я хочу понимать, насколько трэшовой может быть эта картина.

– Нет, не было, – Анька сначала качает головой, а потом мелко потряхивает ею, будто спохватившись, – пару разиков только руку поднял.

– И ты спустила?

– Он… Прощения просил всегда… В любви признавался… – она говорит все это через силу, нехотя. Чувствуется, что эти слова не убеждают уже и её. И то хлеб, как говорится.

– И после этого признавался? – скольжу красноречивым взглядом по всем её кровоподтекам.

– Ага, – она кривит губы, – говорил, что я просто не понимаю. Что он меня так любит, и должен воспитать как следует. Запер меня, ключи забрал, телефон, карточки… А я… А я из окна на подъездный козырек спрыгнула. И в Питер автостопом, потому что по всем моим друзьям он уже меня находил.

– И что, друзья позволяли тебя забрать? Ему?

Ей богу, вот сейчас, если бы Герасимов оказался на пороге палаты – я бы размозжила ему башку табуреткой. Сама. С острой надеждой, что оно выживет, но до конца года будет писаться в штаны и не вставать с кровати.

– Я же не говорила… – Анька сильнее выкручивает ткань одеяла, – и он раньше… Не оставлял следов на видных местах. А остальное… У всех бывают ссоры…

– Почему ты не говорила, Ань? – повторяю я требовательно. – Почему не сказала, что тебе нужна помощь? Ладно, меня рядом не было. А друзья? А отец твой, наконец?

Вижу, как дрожат её губы.

Уже жалею, что вся эта нетерпеливая требовательность из меня так и прет. Эта смесь сочувствия и ужаса ядреной штукой оказывается!

Глава 18. Юлий

– Да блин!

Мяч мажет по самым кончикам пальцев, обжигая их, но все равно влетает в створку ворот, в самые кусты шиповника.

У Антония, который этот мяч отправил в ворота со всей дури, выражение лица самое что ни на есть вредное. В духе – ты меня в этот чертов двор вытащил, вот и проигрывай теперь.

И ничто-то его не смягчило, даже то, что пока Карамелька и няня обедали – мы успели найти очень приличную пиццерию поблизости. Маленький ежик, которому никак не надоест топорщить свои колючки.

Только я-то колючек не боюсь. Я и по ним гладить умею.

– Шесть-три в твою пользу, – мрачно вздыхаю, перед тем как засучив рукава полезть за мячом в кусты. Правило вратаря – кто упустил, тот и возвращает.

На самом деле, причина моей рассеянности проста – то и дело коситься влево, на качель с подлетающей к нему Конфеткой и следить за мячом – две абсолютно невыполнимые задачи.

А не коситься…

Ну, не получается.

Тут же, как в дивной пословице: и хочется, и колется, и Холера не велит…

А мне, к сожалению, нельзя сейчас забивать на её слова.

Мяч будто вступил с Антонием в сговор – приземлился в самых колючих дебрях, да еще и застрял напрочь у самых корней гребаного кустарника. Настолько прочно, что когда я выбираюсь из кустов – оказывается, что мой футбольный оппонент не дождался меня, и… Занял освободившиеся качели.

А чудо с двумя хвостиками стоит у футбольных ворот и смотрит на меня, серьезно-серьезно.

Вот так нежданчик!

И что теперь?

Бежать от неё, как хоббиту от балрога?

Ну… Щас!

Я ради этих бездонных глаз из Москвы сорвался.

– Кара, иди сюда, печь пирожки, – окликает девочку няня, раскладывающая по бортику песочницы формочки из яркого зеленого ведра.

– Не хочу пирожки, – кроха категорично крутит головой, – мячик хочу.

Боже, ну… Спасибо, что ли.

Я останавливаюсь в паре шагов от неё, прокручиваю мяч на пальце.

Завороженная фокусом малявка восторженно ахает.

А я…

А я пытаюсь начать дышать.

Так страшно спугнуть это микро-чудо…