Киндер-сюрприз для декана

Идеальный расчет – это можно судить только даже потому, что из кухни доносится бодрый голос Кира.

– Катена, кареты поданы. Нам пора ехать!

Нужно отдать Киру должное – над моими идиотскими заморочками он трепетал как над своими. И блажь мою немыслимую – избегать встречи с ним до воссоединения у украшенной розами арочки посреди ресторанного зала, выбранного для выездной регистрации он хоть и встретил очень скептической миной, но… Закатил глаза и позвонил в агентство автопроката, чтобы нам с ним прислали не один, а два лимузина. Я ужасно угрызалась совестью, памятуя что за срочное бронирование в том агентстве конская доплата, но… Паранойя грызла меня сильнее.

План был феерически придурочный. Кир должен был раньше меня выйти из квартиры, спуститься на лифте и как только Анька ответственно следящая за двором в окно, не маякнет мне что жених мой вышел из подъезда – вот только тогда на выход направлялась я.

Кир выходит. За ним уходят мама и Каро, обеспечивающие мне прикрытие. В квартире Кира остаюсь только я и Анька. И праздничная суета вдруг становится тишиной, загадочной и странной, окутывающей с головой.

Господи, как же кругом идет голова. И пальцы трясутся. И новый приступ лихорадочной тревоги скручивает желудок, как мокрую тряпку.

Как бы побыстрее пережить этот день, побыстрей его перемотать и проснуться завтра уже…

От произнесенного мысленно слова “жена” голова кружится еще сильнее. И я смотрю на себя в зеркало, стискивая в руках чертов букет, с чертовыми фиалками, и…

– Что-то не похожа ты на счастливую невесту, Катюха…

Анька сидит на подоконнике и говорит негромко. Когда я бросаю взгляд на неё – она на меня не смотрит. Но точно смотрела – я вижу как плотно она стискивает губы. Как обычно, когда видит что-то не вдохновляющее.

– Просто волнуюсь, – логичный вроде как ответ звучит бесцветно и глупо. Я сама услышав его озадачиваюсь сильнее некуда.

Почему так?

Волнение и страх – это понятно, логично, но отчего в моем тоне так отчетливо звенит не что иное как обреченность? Будто Кир – это не мой добровольный, прекрасный выбор, а напротив – гнусный мерзавец, заставивший меня подать с ним заявление шантажом и угрозами.

– Просто волнуешься? – Анька повторяет эхом, все так же глядя во двор, – Катена, я зареклась вмешиваться в твою личную жизнь, но на самом деле… Не похоже что ты сейчас просто мандражируешь. Похоже, что ты все-таки сомневаешься в своем выборе.

– Нет! – я вспыхиваю от этой её гипотезы, – с чего бы это мне в нем сомневаться?

– Не знаю, – Анька задумчиво проводит ногтем по плечу, оставляя на нем глубокую бороздку, – кому это знать, как не тебе?

Её не в чем обвинить, она не проговаривает ничего конкретного.

Но почему-то в голову лезет кое что очень даже конкретное!

Один поцелуй – невыносимо горький, необъяснимо жгучий.

Две руки – сильные, жадные руки. Ведущие себя прилично, но умудрявшиеся даже простое объятие превратить в акт непристойной похоти

И четыре слова, будто вырывающие из души куски живой плоти каждым соприкосновением.

“Скажи, что любишь его…”

Я бы сама отлупила себя по щекам, лишь бы выбить эту дурь из головы. Слава богу – вспоминаю про дорогущий макияж, слава ему же – получается взять себя в руки мысленным, пусть и недюжинным, усилием.

Ничего не может изменить один непрошенный поцелуй.

Ничего не может изменить даже целый решительный мальчишка, желающий приемному отцу счастья даже ценой своего собственного.

– Я выйду замуж за Кирилла сегодня, – произношу твердо, глядя в глаза своему отражению, – я этого хочу.

Я жду от Аньки каких-то новых аргументов, замечаний, возражений. Хоть чего-нибудь.

Но она все так же задумчиво хмыкает и соскакивает с подоконника.

– Он вышел из подъезда. Можно идти.

Я выбирала себе для церемонии хоть и длинное, но все-таки легкое платье в греческом стиле. Чтобы не ковылять неуклюже в сторону грузового лифта, чтобы не испачкать белоснежный подол, а нежно и аккуратно приподнять его и проследовать от точки А к точке Б.

Анька не молчит, Анька рассказывает какую-то байку, судя по всему – от ей бабушки или прабабушки, только я все равно не слышу ни слова. Дрожь, раньше сводившая мелко пальцы, теперь начинает завоевывать все больше территорий. Теперь трясет уже всю меня, и чтобы это сдержать хоть как-то – приходится обхватить себя за плечи. Одной рукой.

Анька сдавленно хихикает, глядя на меня, а потом ловит край подола, что я держу на весу.

– А вот шлейф твой я еще не носила.

– Я переживу, – протестую слабо, но подружка насмешливо щелкает меня ногтем по костяшкам пальцев.

– Я должна отрабатывать свой хлеб, – пальцы свободной руки насмешливо приподнимают за краешек синюю свидетельскую ленту, – не лишай меня моих прав и привилегий, женщина!