Киндер-сюрприз для зэка

Раздался еле слышный щелчок, и он поднял руку, в которой на мгновение ярко сверкнула узкая полоска лезвия ножа. Вместе с этим разом исчезли все звуки: шарканье ног, тихие перешептывания, возбуждённое сопение стоявших рядом мальчишек. Или все они затаили дыхание, ожидая в напряжении, что случится дальше, или у Птицы внезапно отказал слух, как это иногда бывает в минуты смертельной опасности, когда наши органы восприятия начисто утрачивают свою чувствительность, либо, наоборот, обостряются до неимоверных пределов.

— Ну так что, биксуша, — рассеял внезапную немоту всё тот же пришептывающий голос Шнура, — нравится тебе такое или нет?

Он прочертил острием ножа тонкую линию по шее Птицы, а затем приставил лезвие к щеке девочки и начал медленно вести его по направлению к уху. Птица замерла как изваяние, боясь пошевелится хоть на миллиметр. Она кожей чувствовала остроту металла, соприкасавшегося с ней, и перед глазами Лины невольно возникла их повариха Егоровна, ловко разделывающая большим ножом буханку хлеба на порционные куски. Птица очень боялась, что то же самое сейчас произойдёт с её щекой.

— Хочешь, я тебя изуродую? — сладострастно выдохнул Колька, и по его тону и выражению глаз Птица поняла, что Шнуру самому этого очень хочется.

— Нет, — так же тихо прошептала она, но в царящей тишине каждый звук был отчётливо слышен.

— Хорошо, — Шнурков сглотнул слюну, — тогда становись на колени.

Его левая рука скользнула вниз, расстёгивая пуговицу на брюках. Смысл происходящего не сразу достиг понимания Птицы, а когда маленький, ещё не охваченный ужасом, участок мозга подсказал ей, что сейчас произойдёт, она почувствовала, как зловонная тошнотворная волна накатывает на неё.

«Это сон, — проплыло в голове у Лины среди подступающей черноты. — Этого не может быть на самом деле».

Но мальчишки и жуткий Шнур, стоявший в центре, неумолимо доказывали, что это происходит именно сейчас и именно с ней.

— Становись на колени, — повторил Колька, — и бери в рот.

Острие ножа змеиным жалом впилось Птице в подбородок. Она почувствовала, как тёплая струйка побежала по шее. Наверное кровь. Сейчас в самую пору заплакать, но и в этот момент слёзы не приходили к ней. Единственным, что всецело владело Птицей, был ужас. Ужас охватил её всю, от головы до кончиков пальцев. Ужас и безысходность. И она, даже не отдавая себе отчёта в том, взмолилась о смерти. Точнее говоря, какая-то её часть, существовавшая сейчас отдельно от Лины, устремилась к потустороннему мраку, как избавлению от того кошмара, что окружал её.

— Поставьте эту сучку, — приказал Колька, и Птица почувствовала, как руки, державшие её сзади, надавили на плечи, тяжко, неумолимо пригибая книзу, туда, где мерно двигалась левая рука Шнура. Птица застонала, и стон её перешёл в звериное утробное рычание. Боль в подбородке, куда упирался нож, стала ещё острее, но это уже не имело значения. Лишь бы уйти от того, что сейчас должно было произойти, уйти любым способом, независимо от последствий, и всё…

— Эй, чем это вы занимаетесь? — голос, усиленный эхом пустого коридора, прозвучал подобно трубному гласу, заставив вздрогнуть толпу, окружившую Шнура и Птицу и полностью поглощённую происходящим.

— Что там у вас? — ещё раз прогремел всё тот же требовательный оклик, и команда Шнура, словно сбросив чары, наконец прервала своё созерцание, разом возвратившись к реальности.

В дальнем конце прохода возвышалась долговязая фигура математика Владимира Ивановича. Забредший сюда по какой-то из своих надобностей, он остановился, привлечённый подозрительной тусовкой мальчишек в пустом полутёмном коридоре. Математик выделялся среди других учителей своей въедливостью и дотошностью, отчего в старших группах, где он преподавал, за ним закрепилась репутация человека вредного, с которым лучше не связываться.

— Мы в туалет хотели зайти, Владимир Иванович, — крикнул Васька Зубарев, стоявший по правую руку от Шнура.

— Вы что в туалет строем ходите? Да ещё в женский? А ну марш отсюда в свой корпус. Нечего вам здесь делать!

Шнурков наклонился к лицу Птицы и облизал пересохшие губы:

— Ладно, малая, отложим.

Нож исчез из его руки, словно растаяв в воздухе.

— Но мы с тобой только начали, — губы Шнура шевелились, почти касаясь уха Птицы, обжигая его дыханием, а слова звучали едва ли не в самой голове, рождая весьма неприятное и, даже, болезненное ощущение. — Сегодня придёшь ко мне сама, прогуляемся в котельную. Если будешь слушаться — получишь прощение, ну, а если нет…

Шнур кивнул головой, показывая на остальных:

— Поставлю на круг, и каждый отымеет тебя, как захочет и куда захочет. Так что, смотри, сегодня постарайся. А если кому пикнешь — и недели не протянешь. Покрошу по частям, и никто не найдёт. Поняла?

Птица промолчала. И не потому, что отвечать было, собственно, незачем, а потому, что язык стал чужим и неповоротливым, а голова пустой, как воздушный шар.