Кинематограф Третьего рейха

Уже в первые годы нацистского правления по заказу отдела расовой политики при руководстве НСНРП (Rassenpolitisches Amt der NSDAP) было снято три учебно-пропагандистских фильма, в которых говорилось о необходимости как стерилизации, так и эвтаназии, но показывали их только в кругах партийных деятелей. Однако уже в 1937 году во всех кинотеатрах шел фильм «Жертва прошлого» («Opfer der Vergangenheit»), ставивший вопрос о потомстве людей с наследственными недугами. В то время в Третьем рейхе уже действовал принцип стерилизации неизлечимо больных людей, способных передать свои болезни потомкам.

Первым художественным фильмом, адресованным широкой аудитории и открыто затрагивавшим проблему эвтаназии, была драма «Я обвиняю» («Ich klage an»). Эта картина, снятая студией «Тобис» по поручению Геббельса (премьерный показ — 29 августа 1941 года), основывалась на романе Гельмута Унгера «Призвание и совесть» («Sendung und Gewissen»). В ней показан драматический случай, когда женщина, страдающая от неизлечимой болезни, хотела бы уйти из жизни. В фильме снялись известные актеры (в главных ролях Пауль Хартман и Хайдемари Хатайер), а его режиссером выступил Вольфганг Либенайнер. Картина вызвала широкий общественный резонанс и многочисленные дискуссии в медицинском сообществе. За свою работу, квалифицированную цензурой как особо ценная в эстетическом отношении (оценку «ценная в государственно-политическом отношении» ей намеренно не стали присваивать), Либенайнер удостоился кубка на Венецианском кинофестивале 1941 года.

Тема: немцы на чужбине

Использование проблематики эмиграции немцев в целях политической пропаганды не было находкой гитлеровцев. Напротив, они имели возможность обращаться к богатому опыту, накопленному предшественниками, добавляя к нему лишь некоторые элементы, связанные с новыми пропагандистскими запросами. Облаченная в разные тематические формы, эта проблематика вошла и в нацистский кинематограф. Например, когда правление национал-социалистов только начиналось, в моду вошел мотив возвращения на родину, призванный, в частности, приглушить шум, поднятый в связи с массовой эмиграцией из гитлеровской Германии. Первые две картины на эту тему вышли уже в 1933 году. И если в «Мечте о Рейне» («Der Traum vom Rhein») Герберта Зельпина еще трудно разглядеть явный заказ геббельсовской пропаганды, то совершенно иное можно сказать о фильме Густава Учицки «Беженцы» («Flüchtlinge»)[192], политическая тенденция которого проступает вполне отчетливо.

Это экранизация одноименного романа, едва успевшего на тот момент попасть на полки книжных магазинов. Его автор, Герхард Менцель, был талантливым писателем, которому гитлеровский режим открыл возможности для карьеры. Тематические линии романа представлены в сценарии фильма, написанном автором книги. Герои — группа поволжских немцев, идущих из далекого Харбина на родину. Возвращение затруднено боями и революционными событиями; однако у беженцев прекрасный предводитель, и благодаря его железной воле и отваге миссия завершается успешно. За приключенческим сюжетом стоит ряд пропагандистских мотивов: страдания и исключительный героизм немецких эмигрантов, вождизм и, наконец, антисоветизм. В съемках принял участие блестящий актерский состав, в том числе любимец публики Ганс Альберс. Качество картины высоко оценили и зрители, и цензура: «Беженцы» первыми в Третьем рейхе удостоились государственной кинопремии (в 1934 году).

Мотив возвращения на родину получил развитие в двух кинолентах 1934 года, имеющих ярко выраженное политическое звучание. Первая — «Человек стремится в Германию» («Ein Mann will nach Deutschland»), режиссерская работа известного актера Пауля Вегенера[193]. Фильм посвящен приключениям немецкого эмигранта, который во время Первой мировой войны, несмотря на множество трудностей, решает вернуться домой и присоединиться к сражающейся армии. Вторая картина — «Блудный сын» («Der verlorene Sohn»; реж. Луис Тренкер)[194]; тут режиссер связал тему жизни немецких эмигрантов в Нью-Йорке с показом красоты родных горных пейзажей. Эстетические качества фильма были отмечены высокой оценкой цензуры, а на кинофестивале 1935 года в Венеции «Блудному сыну» присудили кубок итальянского Министерства культуры.