Кино без правил

Ещё о советских кинотеатрах.

Двери в зал всегда задёргивались портьерами, чтобы свет не проникал снаружи. После окончания сеанса некоторые ребята пытались спрятаться за портьерами, закрывавшими входные двери. Прятались, чтобы бесплатно попасть на следующий сеанс. Некоторые ждали снаружи и просачивались в зал через те двери, из которых зрители выходили из кинотеатра.

Мы часто ходили на дневные сеансы, и после фильма, когда мы выходили на улицу, солнечный свет нестерпимо резал глаза. Мне всегда было странно увидеть обычный день, обычную улицу, знакомые дома, ведь я только что находился в другом измерении, всего пару минут назад жил с другими людьми, слышал их, чувствовал их, и вот вдруг надпись «Конец фильма» обрывала ту жизнь и выбрасывала меня вон. Мне всегда тяжело давалось возвращение в обычную жизнь.

***

«В кинотеатре зритель сидит на месте только в физическом смысле… В эстетическом плане он пребывает в постоянном движении, поскольку глаз его идентифицируется с объективом кинокамеры, которая постоянно перемещается в различных направлениях и меняет угол зрения. Пространство предстает зрителю в таком же движении, в каком пребывает он сам. В пространстве движутся не только твёрдые тела – движется само пространство: зыблется, растворяется, изменяется, снова сгущается…» (Эрвин Панофски).

***

Сильно разочаровывали меня кинофестивали. Я жаждал увидеть что-то, чего никогда не мог бы увидеть в советских фильмах, но ничего такого не было. Детективы, любовные истории, музыкальные комедии – всё обычное, как у нас, только в других интерьерах и не про социализм, а про капитализм. А ведь «там» должно было быть что-то особенное, что-то принципиально другое, иначе какой смысл в так называемом «железном занавесе»?

Неделя французского кино, неделя итальянского кино, неделя шведского кино и прочие недели – сколько надежд, сколько часов, проведённых в очереди за билетами! И никакого впечатления. Иногда на экране появлялись голые женщины, часто крови было больше, чем в советских фильмах, но разве это отличало искусство капитализма от социалистического реализма?

Там не было Тарковского с его «Сталкером», «Солярисом». Никого, кто бы мог сравниться с Тарковским. Он долго оставался моим маяком. Всё остальное меркло в сравнении с его полотнами. Бергман, о котором столько верещала интеллигенция, казался мне скучным и плоским, хотя золотые крупицы проблёскивали в его фильмах.

Читая лекции Тарковского, я обнаружил, что никто больше не говорил о кино так выразительно, так внятно и точно. Он будто бил из снайперской винтовки по намеченным целям. Многие рассказывают о своём понимании режиссуры и операторского мастерства, пишут целые книги, но Тарковский в нескольких своих лекциях сказал в тысячу раз больше, чем все эти книги вместе взятые. Андрей Тарковский был уникален.

Когда Маргарита Терехова, знакомясь со мной, сказала, что ей нравится моё имя, потому что это имя носил самый талантливый человек, с которым свела её жизнь (имея в виду Тарковского), я почувствовал себя счастливым и гордым, словно Терехова наградила меня талантом Андрея Тарковского. На самом деле она говорила только об имени, ни о чём другом, но что значит сила любви и восхищения! Андрей Тарковский был и остаётся уникальным кинорежиссёром. Ему многие подражали, копировали его стиль, но никто не взобрался так высоко, чтобы стать рядом с ним. Жаль, что он сделал так мало.

***

Помню, как жадно я ждал появления «The Wall». Отец прислал мне видео-кассету с записью телевизионной передачи о фильме: большое интервью Алана Паркера сопровождалось продолжительными кусками из фильма, от которых я почти сходил с ума. Я пересматривал их снова и снова, показывал всем гостям, мечтал об этом фильме, спрашивал о нём всех, у кого был «видик», но никто ничего не знал. Музыку Pink Floyd слышали все, а про фильм ничего не знали.

Между мной и фильмом «Стена» возникли почти те же мистические отношения, как между мной и фильмами, фотографии которых были в книге «A Pictorial History of Westerns», – я сочинил мой собственный фильм «Стена», он сложился в моём воображении на основе увиденных фрагментов. Настоящий фильм оказался не таким интересным и ярким, как я представлял его. Действительность, даже в искусстве, не поспевала за моим внутренним миром. Но и сам я тоже не поспевал за моим воображением.

В конце концов я понял, что нельзя ничего ждать. Ожидание – это пустота, стремительно заполняемая образами моего выдуманного мира. Этот мир не отпускает меня ни на мгновение, он проникает всюду, переделывает каждую прожитую минуту во что-то новое. Присутствуя где-то, я не просто участвую в ситуации, но где-то на втором плане перерабатываю эту ситуацию в кинофильм, выстраивая кадр, делая акценты, укрупняю детали ментальным транфокатором. Я никогда не перестаю играть с действительностью, никогда не прекращаю снимать моё внутреннее кино, даже будучи глубоко погружён в многочисленные проблемы этой действительности.

***