Кино Индии вчера и сегодня

Нежелание массового кино на хинди привязывать себя к историческому контексту даже в случае политического дискурса можно проиллюстрировать фильмом Мехбуба Хана «Мать Индия» (1957). Это ремейк его же картины «Женщина» (1940), но «Мать Индия» отмечена оптимистическим национализмом эпохи Неру и воспринимается как национальный эпос, аранжированный лиризмом в духе советского кино о возрождении деревни. В фильме присутствует рамочный эпизод, изображающий механизацию страны 1950-х, но явных отсылок к реальным политическим или историческим событиям тех лет в нем нет. Фильм охватывает несколько десятилетий, но кроме седеющих голов исполнителей достоверных маркеров движения времени здесь нет. Заключительный эпизод показывает повзрослевшего старшего сына, уже в ранге государственного чиновника, но стержневая линия сюжета не фокусируется на теме борьбы за независимость, которая оправдывала бы такую его репрезентацию. Если аналогичные произведения советского кино разыгрывались на фоне послереволюционных событий или коллективизации (как в «Генеральной линии» Эйзенштейна), то драматургическая основа «Матери Индии» лишена каких бы то ни было событийных элементов за пределами семейной истории.

Метанарратив истории (и универсального времени) представляет каждый нарратив потенциально вписанным в общий универсальный контекст. Массовое кино на хинди не признает универсальный контекст, и, соответственно, тут каждый нарратив должен выстраивать собственный контекст. Имея дело с историческими персонажами, такими как в фильмах «Великий могол» (1960) К. Азифа или «Джодха и Акбар» (2008) Ашутоша Говарикера, авторы помещают их в рамки любовной или семейной костюмной драмы. Все исторические детали подчинены любовному мотиву, в отличие от таких картин, как, например, «Тысяча дней Анны» (1969) Чарльза Джэррота или «Человек на все времена» (1966) Фреда Циннемана. Другой тип исторического кино, которого мы касались в первой главе, сосредоточивается на отношениях Индии с Британией или Пакистаном и в широком смысле может быть определен скорее как патриотический, чем как исторический. Наиболее яркие примеры этого – «Сага о любви» (1992) и «Граница». Здесь опять-таки политические обстоятельства, в которых происходили события, отступают на задний план, а главным оказывается патриотический настрой. Третий тип фильмов данной категории – политическое кино, которое приобрело особое звучание в последнее время. Это направление, которое наиболее рельефно представляют фильмы «Цвет шафрана» (2006) Ракеша Омпракаша Мехры и «Политики» (2010) Пракаша Джхи, тоже делает акцент на патриотизме, хотя и в ином плане. Если большинство патриотических фильмов были нацелены на то, чтобы вызвать ненависть демонизацией внешнего врага, то здесь демонизируется враг внутренний, но с той же целью. В «Политиках» ощутимы и связи с мифом, когда этот фильм явно опирается на «Махабхарату».

Четвертое направление в этой категории фильмов, которое следует принять во внимание, – жесткое городское гангстерское кино, снятое в естественной среде, обычно в Мумбае. Это такие фильмы, как «Сатья» (1998) Рама Гопала Вармы и «Негодяи» (2009) Вишала Бхарадваджа. Присущий им исключительный натурализм может подвигнуть на рассмотрение их как соответствующих сегодняшнему политизированному сообществу, но это чистая иллюзия, хотя некоторые политические ассоциации они порождают, например образы персонажей, настроенных против северных индийцев в «Негодяях», вполне узнаваемы. В моем понимании в этих фильмах в ходе сюжетного движения главного героя возникают объекты любви и ненависти подобно тому, как это делалось в более ранних фильмах, но при этом отрицательные персонажи приобретают политическую окраску. Вместо контрабандистов и бандитов 1970-х нам показывают политических подлецов нового тысячелетия, но как только эта замена становится понятной, столь же внятной становится и узнаваемая любовно-героическая коллизия. В «Негодяях» политик «деполитизируется», когда охотно соглашается отказаться от своих антисевероиндийских убеждений ради денег. Реальному политику потребовалось бы изобразить более твердую неуступчивость, когда дело касается политических взглядов.

По мере того как фильмы, особенно о темных сторонах действительности, все чаще снимаются на натуре, мою гипотезу о времени наррации в кино на хинди становится все труднее отстаивать. Я, однако, мог бы сказать, что «чернушность» «Негодяев» не в меньшей степени мифологична, чем семейное счастье фильма «Кто я для тебя?». Если выделять ключевой маркер, трансформирующий реальный мир в мифологический, то, я думаю, это будет музыка. Фонограмма в фильмах типа «Негодяев» очень шумная, драматичная и лишена пауз, во время которых можно было бы услышать подлинные звуки реальной жизни. Я усматриваю в этом способ заглушить – через звук – «реальность», которую акцентирует визуальный строй, в результате она превращается в мифологический мир вне потока исторического времени.

Семья, генеалогия и любовный роман