Кино, Театр, Бессознательное

Вся эта сцена наполнена игрой взглядов между ним и девушкой, которая счастлива вновь видеть своего друга и через нежнейшие посылы глаз хочет разделить с ним эмоции своей души. Молодой человек проявляет настойчивость в этой игре глаз. Глаза — не только зеркало души, но и первичные носители энергетической информации: они позволяют вводить код, изменяющий энергетические потоки внутри первичных процессов у субъекта. Поэтому все, что мы имеем потом в виде симптомов или высказываний, является лишь неизбежным осуществлением факта, обусловленного ранее на других уровнях. Для онтопсихологии очевидно, что после этой сцены девушка покончит жизнь самоубийством или же станет жертвой несчастного случая, потому что такой порядок при зрительном контакте уже заложила в нее информация, исходящая от монитора отклонения молодого человека. Следовательно, вина, на которой настаивает юноша и в которую никто не желает верить, реальна. Когда он говорит: "Я не хочу так жить!", все думают: "Бедный мальчик, он не хочет жить с ощущением вины, не хочет так страдать". Однако на самом деле это крик человеческого существа: "Я не хочу жить с монитором отклонения!". То есть это протест против необходимости терпеть внутри себя чуждую программу, которая заставляет вести себя строго определенным образом. Человек терпит, страдает, испытывает на себе воздействие категоричности, фиксирующей всякую эмоциональную спонтанность, однако по другую сторону непременно оказывается кто-нибудь — священник, психотерапевт, преподаватель, отец, — кто успокаивает: "Да нет же! Ты берешь на себя вину, потому что тебе хорошо! Тебе что, мало быть живым?"

Для психотерапевта быть живым — это здоровая ситуация, но для другого жить — значит вынужденно продолжать убивать. Все это, однако, не принимается в расчет, пока не произойдет какое-нибудь событие криминального характера. Существуют нити эффекта сети, невидимые для других, благодаря которым убийство совершается в умах: Ин-се человека подвергается манипуляции, и во второй фазе человек превращается в объект.

Если бы фильм был продолжен, следующим умер бы отец — от инфаркта или несчастного случая. Либо же он впал бы в жесточайшую депрессию, угнетенный сознанием собственной вины из-за того, что отдалил от себя единственную женщину, которая отдала ему всю свою жизнь, и вовремя не понял ее страданий и преданности. Для матери все закончилось бы сумасшествием, ибо все уже потерпело крах: машина действует внутри человека, обвиняя человека.

В этом фильме все больны и одинаково виноваты: отец — типичный представитель "червивой" психологии. На рациональном уровне он кажется человеком, руководствующимся в своих действиях позитивными намерениями, но его излишне терпимое отношение к ситуации монотонного повторения выдает его соучастие и, прежде всего, потому, что как отец он обладал всей необходимой властью для вмешательства.

В процессе просмотра фильма я сомневался, кого признать главным виновником — отца или сына, потому что, помимо той слабости, о которой было сказано выше, отец еще и "купается" в этой ситуации. Это напоминает случаи, когда о ране слишком беспокоятся, но не занимаются ее лечением: такая рана желанна, в ней нуждаются. Сопричастность отца кроется в факте его ревности. В сцене, когда сын обнимает мать, он должен бы был испытать радость при виде любви этого молодого человека к матери. Он же в этот момент ее ревнует. И действительно, сразу после этого он говорит жене: "Но я тебя люблю!" таким тоном, как будто требует признания собственного преимущества по сравнению с другим, с сыном.

Зачастую отцы испытывают ревность из-за невозможности занимать главное место в чувственном мире жены, однако вынуждены смириться с собственным второстепенным положением, поскольку в нашем обществе считается правильным ставить на первое место детей, а не мужа. С онтопсихологической точки зрения, все должно быть наоборот: сначала партнер, а потом уже дети, потому что дети являются следствием выбора любви двух счастливых взрослых людей. Таким образом, в фильме отец, не сумев добиться любви жены, которая, с одной стороны, ожесточилась после смерти старшего сына, а с другой стороны, постоянно противопоставляет ему другого сына, прогоняет ее от себя прочь. Следовательно, он тоже принимает участие в этой эдиповой диатрибе и мстит за себя, выгоняет ее, наказывая за то, что она не любила его сильнее всех.

Вина матери — в помешанности на чистоте. Эмблематична в этой связи сцена в доме ее матери, когда она пытается восстановить разбитое блюдо. Уже с самого детства все заботы этой женщины были связаны с осколками того, что разбито: она озабочена этим. Кроме того, давайте постараемся понять, почему она с таким упорством отказывается фотографироваться с сыном.