Кино, вино и домино

– Дин, я упала и заснула. Ничего не соображаю. Дай хоть пятнадцать минут душ принять и накраситься. – Ольга уже не лежала, а бегала с телефоном по номеру, судорожно выкапывала в чемодане вечернее платье.

– Ладно. Они там уже собрались в зале, я навру, что итальянцы привезли на час свой документальный фильм, пусть сидят и смотрят! Без перевода! Переводить некому, Лерка, как и ты, свалилась спать замертво!

– А этот ваш Борюсик? Он же чешет по-итальянски, – посоветовала Ольга, открывая воду в душе.

– Какой же он наш? Он вообще как черт из табакерки. Зачем только Бабушкин с такими дело имеет? Пустой, противный, наглый. Всюду нос свой длинный сует, – пожаловалась Дина. – Господи, как же они меня все достали! Лизка еще смеяться может, а я уже как сдутый шарик. Все! Жду!

Ольга запрыгнула в душ. Дину было жалко. Она была такая Афина Паллада, красивая, жесткая, собранная. И ранимая, как все собранные и жесткие. И если уж жаловалась, значит, по ней поездили катком. Лиза – наоборот. Как говорил Ольгин сын, «Мечта любого мужика – сисястая блондинка». Еще и хохотушка.

Она расцвечивала пространство вокруг себя в самой трудной ситуации. Но за постоянным хохотом всегда был легкий фальшак. Ольга остерегалась «профессионально счастливых», понимая, что это форма манипуляции. Дина старалась все держать под контролем. А Лиза все делала с полным пофигизмом, иногда попадая, иногда промахиваясь. И дожимала это работой «маски счастья».

Вместе Дина с Лизой нанизывали на себя, как на шампуры, бесформенный шашлык фестиваля. Некоторые куски мяса в этом шашлыке были тухловатыми, а некоторые овощи недозревшими. После термической обработки итальянским солнцем есть его было можно.

Но как со всякой недоброкачественной едой, выигрывал тот, кто больше всех дезинфицировал себя алкоголем. Ольга пожалела, что не пьет и чувствует себя немного притравленной.

Когда подошла к залу, народ уже расселся, а Бабушкин нервно расхаживал по холлу, злобно озираясь, как раненый тигр. Он блеснул новыми очками на Ольгу:

– Конечно же, я режиссер не того уровня, чтобы вы пришли вовремя!

– У меня… часы… встали… – соврала Ольга и побежала за стол, из-за которого Сулейманов модерировал ворк-шопы.

Было совершенно непонятно, что говорить. Она восторженно напомнила содержание самых известных фильмов Бабушкина, по программке фестиваля перечислила его призы и мягко свела все к понятной теме воды. Легкой и неисчерпаемой, хотя не особенно уместной в предисловии к фильму.

– Огромное спасибо! Извините, но больше не будем лить воду на мельницу нашей встречи. Очень любезно, что именно вы мой сегодняшний модератор, – усмехнулся он так, чтобы все прочитали по его лицу: «Посолиднее, суки, ничего не нашли». – Я понимаю, что Сулейманов в больнице, а остальные деятели кино не сочли мою фигуру достаточно важной для конферанса. Но ваше присутствие – это знак, это символ. Когда тебя так бережно представляет эколог, это значит, что ты занесен в Красную книгу!

Дина и Лиза изо всех сил захлопали сзади, и ряды подхватили овацию. Все понимали, что Бабушкин – не просто мэтр, но «обиженный мэтр». Обиженных киношников Ольга жутко боялась.

Однажды кинофестиваль проводили на Волге, и она попала в купе с культовой немолодой актрисой. Купе было последним у туалета. Поезд еще не тронулся. Ольга, робея, подошла к хвосту вагона и увидела саму актрису, громко рыдающую, опершись на окно лицом к перрону. Народ собрался вокруг и в коридоре поезда, и на перроне.

Ольга протиснулась в купе, поставила чемодан и, не понимая, как себя вести, подошла к рыдающей артистке:

– Я еду с вами в одном купе, может быть, я могу чем-то помочь?

– Помочь? Мне? – Артистка гордо выпрямилась, дорожки туши для ресниц кинематографично ползли по ее щекам. – Мне никто не может помочь, если администрация фестиваля селит меня в купе рядом с туалетом! Они пытаются показать мне мое место! Подчеркнуть, что меня столько лет не снимают!

Всю ночь в купе Ольга слушала, какие подонки все режиссеры, специально сговорившиеся, чтобы объявить ей бойкот, потому что иначе все актрисы на ее фоне покажутся надутыми резиновыми куклами.

Меж тем Бабушкин встал перед залом, минуту помолчал и спросил:

– Как вы думаете, сколько человек в мире могут делать кино?

Народ завопил с мест.