«Кинофестиваль» длиною в год. Отчет о затянувшейся командировке

А нынче за стенами — рынок. Весь город — сплошной рынок, где с восхода до заката зазывают, нахваливают, захлебываются в спорах, назначают цену заведомо несусветную, чтоб потом снижать ее по дирхему в минуту, расходятся не сговорившись и сходятся вновь. Продают все и всё. Продают посуду и платье, ковры и зелень, эмаль и чеканку, пряности и верблюдов, американские сигареты и японские транзисторы. Гашиш и героин продают тоже, только не так громогласно. Тысяча и одна ночь, хоть и с привкусом кока-колы.

Что касается «Золотой газели», то это ночь тысяча вторая, поддельная. Среди пальм и вечнозеленых кустов разбросаны одноэтажные каменные бунгало грубой, как бы доисторической кладки, но со всеми удобствами. Чирикают какие-то крупные хвостатые птицы. Бассейн, выложенный голубой плиткой. Прислуга в фирменных крахмальных бурнусах. Апельсиновые деревья в огненнорыжих неснятых плодах. Над входом в бунгало — живописная ветка золотых лимонов. Лимоны и апельсины — бесплатно, вернее, оплачены постояльцами заранее, да еще и неоднократно.

— Ну и зачем? — спросил я Уэстолла утром на третий день. Накануне осмотрелся, и стало ясно — отель дорогой. Очень дорогой. Для богатых бездельников, для бизнесменов, воспылавших провести уик-энд в обществе новой секретарши. И, естественно, для тех, кто хочет обтяпать без лишнего шума иные не вполне законные дела. Но применительно к конкретной ситуации — зачем такие расходы? Зачем так далеко?

Занятная деталь: после того как я вернулся домой и выступил на пресс-конференции, западные газетчики с ног сбились, проверяя названные мной адреса и выискивая неназванные, лишь бы они имели ко мне какое-то отношение. Так возник из небытия убогий псевдорусский ресторанчик «Балалайка» в Ричмонде-на-Темзе: узнав меня по портретам, владельцы попытались сделать на мне рекламу, а я и был-то там один-единственный раз и совершенно случайно. Так же объявились сами собой и другие британские, американские, итальянские и парижские адреса. Осенью 1984 года на два-три месяца возникла парадоксальная ситуация, когда ссылка на мое имя сулила барыш. И, как в рассказе Леонида Андреева «Бездна», разномастные субчики бросились следом, визжа возбужденно: «И я! И я!..»

А «Золотая газель» промолчала. Африканскую мою поездку вообще упомянули всего однажды, в «Санди телеграф» за 23 сентября. Сделал это, разумеется, Харт-Дэвис. Никаких подробностей, страна не названа, только укоризна в мой адрес: как же Битову не стыдно, спецслужбы у нас такие заботливые, даже в Африку его свозили, загаром среди зимы обеспечили… Но никто в других газетах, изнывавших тогда в поисках благоприятных для Запада версий и громоздивших нелепость на нелепость, на эту, казалось бы, жирную «косточку» не польстился. Не сомневаюсь — пробовали, да не вышло. Не позволили ее подобрать, инициативу Харт-Дэвиса сочли, поразмыслив, опасной, чреватой логическими, да и дипломатическими затруднениями.

Вообще Харт-Дэвис, на долю которого выпало оправдываться в печати от имени и по поручению нашкодивших и изобличенных «профессионалов», не столько помог им, сколько навредил. Хотел как-то подготовить английскую публику к тому, что я расскажу (за несколько дней до пресс-конференции «опекунам» стало ясно, что я опять не погиб и ее не избежать), — проговорился о «соучастии» ЦРУ. Коснулся моего так называемого заявления — проболтался, что использовали специальный монтаж. Воистину, заставь умника богу молиться, он себе ненароком лоб расшибет…

Я далек от того, чтобы преувеличивать роль харт-дэвисовых обмолвок: западному читателю, задавленному сенсационными заголовками и тенденциозными комментариями, было не до них. Но они характерны и достойны упоминания. Во-первых, возможно, как своеобразная страховка на случай, если придется признаваться и приносить извинения на высоком официальном уровне. А во-вторых, и это наверняка, в сентябре 84-го наш знакомец из «Санди телеграф» заметался меж двух соблазнов: услужить «заказчикам» и угодить подписчикам, заработать денежку, привлечь внимание не ко мне, а к себе. И отнюдь не исключено, что второй соблазн оказывался подчас сильнее.

…Однако в январе, очутившись за тридевять земель от Харт-Дэвиса, я, что греха таить, позволил себе забыть о нем. Позволил как раз тогда, когда следовало бы помнить о нем неотступно, когда его лик с отвисшей губой должен был бы являться мне в кошмарах. Но не было кошмаров. Мимолетного подозрения, что мое африканское «турне» прямо связано с деятельностью «помощника», и то не было. «Рабочая гипотеза» оставалась прежней: советские представители предприняли что-то решительное, обеспокоившее тюремщиков донельзя, вот меня и сбагрили подальше. Масштаб расходов, да и расстояние, я считал пропорциональным давлению и приставал к Уэстолл у в надежде, что он так или иначе подтвердит это.

Он не подтвердил. Сначала отбрехивался, ссылался со смешком на «doctor’s orders» — предписания доктора Джонатана, потом, когда однообразие вопросов-ответов надоело нам обоим, снизошел до разъяснений.