Киномания

Большинство фильмов в «Классик», даже если не были заведомой гнусностью, не лезли ни в какие ворота. Я решил, что это — свидетельство безусловной и несомненно губительной некомпетентности нового владельца. В прокате «Классик» преобладали «Кинг-Конг», «Могучий Джо Янг» и «Годзилла» ^{267}. А вместе с ними и Три придурка — их фильмы на выходных иногда шли по двенадцать часов подряд; бесконечный марафон идиотских гэгов, падений, тычков пальцами в глаза. В изобилии шли вестерны Скотта-Брауна и ретроспективы Бешеного Билла Эллиота ^{268}. Гвоздем программы были и старые субботние сериалы — все пятнадцать серий «Флэша Гордона», «Зеленый шершень» и «Бэтмен» ^{269}, склеенные для непрерывного показа. Еще большим успехом пользовались тяжеловесные довоенные поделки: «Бешеный сорняк», «Кокаиновые дьяволы», «Косяковое безумие» ^{270}. Откуда-то из могильных глубин дистрибьюторских хранилищ Шарки добывал целлулоидный мусор, который крутил под девизом «Дни Отдела борьбы с наркотиками в „Классик“». И боже мой, как и можно было предположить из названий, дрянь была ужасающая. Что же касается более серьезных тем, то в «Классик» прошел первый фестиваль фильмов против радиационного загрязнения — картин, в которых фигурировали такие ужасы атомного века, как женщина-мутант с пятидесятифутовой ногой или тараканы размером с вагон. Проведение такого фестиваля он считал политическим жестом.

Уважаемый профессор вроде меня, специалист по истории кино, был бы посрамлен, если бы его застукали за просмотром фильмов такого рода. Но, разумеется, как старый дружок владельца и его экс-помощник в проекционной, я приходил именно для того, чтобы смотреть фильмы. Мне там всегда были рады — приходи сколько хочешь, Шарки это нравилось. Он даже просил меня снова писать программки, чего не делалось с самого отъезда Клер.

— Программки? — скорчился я. — На Ларри, Курчавого и Мо? ^{271}

— Ты как раз тот, кто нужен. — Я знал, что он отпустил мне комплимент, но не стал скрывать от него недовольную гримасу.

Поначалу, пытаясь отыскать какую-либо искупительную ценность в новой ориентации «Классик», я исходил из презумпции невиновности Шарки (и себя самого). Я из кожи вон лез, чтобы найти хоть какое-нибудь ностальгическое оправдание для показа таких ничтожных поделок. В конечном счете, уговаривал я себя, все это было частью (и немаловажной частью) того, что Голливуд предлагал в качестве развлечения целому поколению ребят, к которому принадлежал и я, — киноэквивалент комиксов. Было над чем поразмыслить, не правда ли, хотя бы ради того, чтобы посочувствовать нашим молодым, зеленым мозгам, над которыми совершали насилие всякие Сэмюелы Аркоффы со своими «Девушками-гонщицами» и «Юными оборотнями» ^{272}. А может быть (ну просто на уровне предположения), те кожно-венерические поделки, которые когда-то были любимым зрелищем Шарки (фильмы времен Второй мировой войны для полового воспитания и выработки гигиенических навыков у солдат армии США), можно считать важными социальными документами. Но когда мы дошли до олимпиады худших актрис мира (фильмы с участием Марии Монтес, Веры Грубы Ралстон, Адели Йергенс ^{273}), я вынужден был признать, что Шарки рубит сук, на котором сидит.

Больше я ничем не мог оправдать свое почти мазохистское копание в дерьме. Я пытался увидеть в этом некую возвышенно-детскую фигу в кармане в адрес Клер за все те нарочито высокие стандарты, которыми она столько лет до тошноты изводила беднягу Шарки. Но извращенность его заходила еще дальше. Просидев рядом с ним минут двадцать сеанса из трех фильмов (жуткая трилогия с Розмари Лапланш в главной роли, первая часть называлась «Дочь дьявольской летучей мыши» ^{274}; больше двадцати минут я не смог выдержать) и слушая его щенячьи восторги, я понял, что он искренне, от всей души наслаждается тем, что показывает. Еще больше настораживало то, что он был не одинок. У него имелась компания. И довольно большая. Для меня это стало неожиданностью. «Классик» процветал благодаря этой дряни. Каждый раз, когда я заглядывал туда, зал был битком набит, даже после того как Шарки снес стену и расширил заплесневелый подвальный зал еще на двадцать рядов. Приходила в основном молодежь — студенты, даже старшеклассники, — хриплоголосое сборище, желторотые юнцы, улюлюкавшие весь сеанс. Чем глупее был фильм, тем больше они радовались. Им нравились убогие фильмы. Они обожалиубогие фильмы. Они наслаждались низкопробным слабоумием. Они бесились в кинозале, порой выкуривали там столько травки, что вентиляционная система кинотеатра просто задыхалась (и в конечном счете все зрители получали свою дозу), но и картину не оставляли без внимания. Они не пропускали ничего, выдавливая из себя глупые и отвратительные смешки по поводу ничтожнейшего события на экране, горели желанием увидеть подобное еще раз, критиковали некомпетентность и поверхностность — точно так же литературовед может рассуждать о тонкостях в работах Чосера или Мильтона. Они были подлинными знатоками всякой дряни.