Киномания

«Классик» разместился в здании, которое некогда предназначалось для первого и лучшего кинотеатра города. В день открытия — это было под конец двадцатых годов — случился пожар, сильно повредивший здание. Затем около двадцати лет уцелевшие помещения служили чем угодно — от бесплатной столовой для бездомных до лекционного зала во время летних сборов учителей. Помещения нередко сдавались заезжим проповедникам или под медицинские выставки. Наконец вскоре после войны, незадолго до закрытия, там обосновался еврейский эстрадный театр. Когда я начал посещать «Классик», в вестибюле все еще можно было увидеть выцветшие, повешенные как попало афиши Мики Каца, игравшего в представлениях «Берни-тореадор», «Мейер-миллионер» или «Еврейский ковбой». «Классик» нашел себе местечко в просторном подвале, который по мрачности не уступал любому готическому подземелью. Чтобы попасть в кинотеатр, нужно было пройти по замызганной улочке мимо «Гастронома Мойше» чуть в стороне от Ферфакс-авеню. Затем надо было миновать несколько темных двориков и следовать скромному указателю, подсвеченному тусклыми лампами и направлявшему вас в обход здания к ведущей вниз короткой лесенке. Даже с учетом безбилетников, рассевшихся в проходах, больше двухсот человек в зале не помещалось. Единственная новация состояла в том, что цена билета включала стоимость небольшого бумажного стаканчика с горьковатым варевом — тогда-то я впервые и ощутил ободряющий вкус эспрессо. Нередко напиток проливался, отчего подошвы постоянно приклеивались к никогда не мывшимся полам.

В первые мои студенческие дни зрителями в «Классик» была университетская элита с искусствоведческих отделений — сплошь завзятые киноманы. С фанатической педантичностью они ходили на все, что крутили в «Классик», в котором верховодил тип одной с ними породы, только поколением старше. Закончив университет сразу после войны, Дон Шарки открыл для себя киноискусство, ведя богемную жизнь в Париже после увольнения из армии. Шарки и его подружка Клер с трудом поддерживали «Классик» на плаву одной только своей бескорыстной любовью. Они продавали билеты, обслуживали проекторы, печатали на мимеографе программки и подметали (хотя подметанием это можно было назвать с большой натяжкой) помещение по окончании сеансов. В те дни можно было дешево заполучить — если вам вообще удавалось их найти — классические немые фильмы и старые голливудские ленты. При всем том затраты Шарки и Клер едва окупались (разве что изредка, когда пускали вторым экраном какой-нибудь зарубежный фильм), а потому им приходилось подрабатывать на чем-то другом. «Классик» был для них средством привлечения в долю других людей, чтобы платить за аренду и смотреть то, что им хотелось смотреть.

В то время я кое-как перебивался в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса. Мои родители в Модесто ^{6}запрограммировали меня на юридический факультет — мой отец был юристом. Я ухватился за эту идею: Корейская война только закончилась, и мне годилось все, что спасало от призыва в армию — чем проще, тем лучше. Но мне никогда не пришло бы в голову, что кино — это атавистическое развлечение из детства — может быть предметом глубокого исследования и научной полемики. Что можно было сказать обо всех этих ковбоях, гангстерах и потрясающих девчонках, которых я в состоянии полугипнотического сумасшествия наблюдал с самого детства? Меня приводили в замешательство те жаркие эстетические баталии между моими приятелями, помешанными на кино, бурные диспуты, изысканные критические теории, которыми они обменивались, сидя у Мойше за чашечкой кофе после посещения «Классик». Я завидовал их знаниям и умудренности, но в дискуссиях участвовать не мог. Большая часть из того, чем они восторгались, меня оставляла равнодушным, а особенно тягомотные немые фильмы — фирменное блюдо кинотеатра. Нет, я прекрасно переваривал Мака Сеннета, Чаплина и Китона. ^{7}Я смеялся, увидев пинок под зад или торт в физиономию. Но Эйзенштейн, Дрейер, Гриффит ^{8}наводили на меня тоску смертную. Я считал, что немое кино («Классик» был слишком беден, чтобы нанять тапера, поэтому немые фильмы шли в кромешной тишине, без музыкального сопровождения, и погруженное в темноту и тишину святилище наполнялось только резким литургическим ворчанием проектора) — это форма отсталого искусства.