Киномания

— Тогда не лезь с вопросами раньше времени. Они не были нацистами, но работали на руку нацистам, понял?

— Но как?

— Они хотели доказать свою точку зрения любой ценой.

— Какую точку зрения?

— Ну, это про всемирное зло, я же тебе говорил, — Ничего такого он мне, конечно, не говорил. Видя полное мое недоумение, он попытался просветить меня, отбивая каждое сказанное им слово: — Они… хотели… доказать… про… всемирное… зло, — Кроме этой загадочно-зловещей сентенции, из Зипа больше ничего невозможно было выудить. Когда я попытался разговорить его, он только раздраженно отмахнулся, — Так мы будем смотреть этот фильм или нет? — вот и все, что он мне сказал. И мы уселись за просмотр второго фильма в тот день.

«Призрак из квартала убийц» был фильмом категории «Z», снятым Каслом для студии «Рипаблик» все под тем же псевдонимом Морис Рош. Эта лента, как и несколько других, изначально называлась по-другому — «Удар в спину» — и принадлежала к тем картинам, которые Джошуа Слоун в своем письме к Айре Голдштейну называл «дрянь жуткая». Я просмотрел фильм вместе с Зипом три раза и в конечном счете пришел к выводу, что резкое суждение Слоуна справедливо. Всего один достойный Касла эпизод на весь фильм — сцена казни в самом конце; ни в одной ленте тюремного жанра из тех, что видел я, электрический стул не наводил на зрителя такого тошнотворного ужаса. Бартон Маклейн ^{176}с брюшком брюзгливо делает свои последние шаги по этой земле, при каждом его шаге на стенах дергаются рваные тени, и наконец на него падает изображение электрического стула, закрывая его грудь, лоб, шеки, словно на нем за все его грехи выжигают дьявольское клеймо. Он сутулится под тяжестью происходящего, падает на колени, уменьшается до размеров насекомого, потом за несколько быстрых, как удар бича, кадров его разносит до какой-то угловатой неровной массы — настоящий алфавит отчаяния. Да одна эта сцена протяженностью не более двух минут, как часто у Касла, впечатляет больше чем дюжина других фильмов, обошедшихся в двадцать раз дороже. Когда фильм кончился, я обнаружил, что непроизвольно затаил дыхание. Зип тоже. По крайней мере, так мне показалось.

Я так привык к рваному ритму его дыхания, к хрипам и перебивам его легких подле меня, что в тот вечер даже не заметил, как они остановились навсегда. И лишь только когда фильм кончился и Йоси включил свет, я повернулся к Зипу и обнаружил, что он весь осел на своем стуле, с лицом серым, как пепел, от сигареты, давно погасшей у него во рту. Глаза его, ничего не видя, продолжали смотреть на экран. Последнее, что они видели в этом мире, был кадр из фильма Макса Касла. Может быть, Зип и хотел умереть именно так, но в «Призраке из квартала убийц» я не находил ничего такого, что могло бы облегчить переход в мир иной. Я пощупал его пульс, но рука уже была холодная. Я тихонько встал, словно боясь его разбудить, проскользнул в проекционную и сказал Йоси, что надо, пожалуй, вызвать «скорую». Он ринулся к стулу Зипа, чтобы убедиться собственными глазами. Я услышал его протяжный, тихий стон.

Я отправился на поиски Франни и нашел ее в кабинке перед бассейном — она спала, издавая густой храп. На животе у нее лежал номер «Нешнл инквайрер», а на полу стояли бутылка виски и полупустой стакан. Я наклонился, шепнув ей в ухо: «Франни», а когда она проснулась, быстро увел ее наверх в спальню, которой мы ни разу не пользовались за последние две недели. Вряд ли мне хотелось чего-либо большего, чем, обняв ее покрепче, сообщить ей о Зипе так, чтобы как можно меньше ранить ее. Но Франни легко возбуждалась, и я позволил ее чувствам взять верх, потому что знал — это наша последняя встреча. Она уже не была для меня воскресшим призраком Найланы, а стала просто бедняжкой Франни, одной из малых звездочек Голливуда, давно уже выгоревшей до холодного пепла в темной ночи забвения, которая пожрала немало звезд поярче.

Когда мы закончили, я остался лежать, прижимая ее к себе, пока не услышал вдалеке воя сирены «скорой помощи». Тогда я и сказал о Зипе. Она выслушала мои слова мужественно, как дурное и давно ожидавшееся известие, — просто поникла в моих руках и разразилась тихими слезами. «У него было золотое сердце» — это все, что я от нее услышал.

Раза два за наш последний проведенный вместе месяц, отмеченный относительно дружеским расположением Зипа, я набирался смелости и говорил ему: нужно подумать о том, чтобы когда-нибудь его коллекция оказалась в архиве. Он слабел на глазах, а потому я воздерживался от таких слов, как волеизъявление или завещание, но он прекрасно понимал, о чем я веду речь.

— Не волнуйся, — отвечал он, — Я обо всем позаботился.

— Понятно, — сказал я. Но что было у него в голове? — Отличный архив есть в Калифорнийском университете, — сказал я, — Они бы с удовольствием взяли ваши фильмы.

— Конечно-конечно. А знаешь, кто еще их с удовольствием взял бы? Эти проклятые сироты.

— Правда?

— Уж не сомневайся. Но я им не позволю наложить руки на картины Макса, точно тебе говорю.