Киномания

– У Макса всегда оставался материал, не входивший в фильмы. То, чего не было в сценарии. То какой-нибудь призрак проявится, то какая-нибудь скабрезность. Для чего он это делать – понятия не имею. Уж не на заказ – это точно. Мы делать это… как это говорится «из любви к искусству». Иногда он за это доплачивал немного. Но он устраивал это как большую вечеринку. Макс умел устраивать большие вечеринки. Какой это был фильм, вы говорите?

– «Пир неумерших». Там есть сцена с вами и…

– С летучей мышью! – радостно вскрикнула она. – Этакая глупая штуковина! Ее сделали такой пушистой – такая маленькая пушистая игрушка. Я должна была изображать смертельный испуг. А я только и могла что хихикать. Жуткая гадость. Макс был охоч на гадости.

– И вы не возражали против съемок в такой сцене?

– А что мне было терять? Ведь считалось, что я «плохая девчонка», верно? Ну и потом, к тому времени Голливуд махнуть на меня рукой. Уже не имело никакого значения, что я делала. Я просто отрабатывала свой контракт.

– А другие актеры – они тоже соглашались?

– Не все. В основном если Макс обещал не показывать их лиц. А некоторые делали это за самолетик.

– За что?

– Вы не знаете, что такое самолетик?

– Ах, это. Вы хотите сказать…

– Теперь это еще называют самокрутка. И вот когда Макс просить актеров сыграть что-нибудь этакое, то в ответ ему – нет! нет! нет! Все ведь такие добропорядочненькие. А потом он раздаст всем самолетики или несколько его маленьких таблеточек счастья, и тогда: да! да! да!

– Значит, он для съемок этих сцен использовал наркотики?

– Именно так он и добивался уступчивость. И он был не единственный. Это в Голливуде было довольно распространено.

– А вы не знаете, что он делал с этим дополнительным отснятым материалом?

– Может, показывал его на вечеринках. Тогда на всех вечеринках показывали что-нибудь такое. Но не такое отвратительное, как у Макса.

– И вы так и не знали, использовал ли он этот материал в фильме или нет?

Она недоуменно подняла брови.

– Да нет же. Как он мог его использовать? Кто бы их стал показывать – такие сцены?

– Они есть в фильмах, только в скрытом виде. – Мне было интересно, поймет она мои слова или нет. Она не поняла.

– В скрытом виде? Но если в скрытом, то его никто не видит, разве нет?

– Его видят… но при этом не знают, что видят, – Вид у нее был удивленный, – Это своего рода трюк.

– Вот оно что. Макс был горазд на всякий трюк. В особенности со светом. Например, мигающий свет.

– Расскажите.

– Ну, это так давно было, что и я не помню. Мы снова и снова снимали одну и ту же сцену. Коротенькую. Тридцать секунд. Еще меньше. Сначала с быстрым морганием. Потом с немного замедленным. Потом еще медленнее. Зачем? «Маленький трюк», – говорит Макс. Ну мы и снимаем. Никто другой не ставил так, как Макс. Иногда мы целый день снимали за… как это сказать? Занавеской?

– За сеткой?

– Ну, что-то вроде марли. Мы не знали зачем. Потом уже в фильме мы ничего такого не видели. – Она пожала плечами, – У Макса все время были какие-то тайны.

– А как насчет «Сердца тьмы»? – спросил я, стараясь говорить как можно небрежнее, – Это было вообще за гранью, да?

До этого момента вид у нее был беззаботный, она с готовностью смеялась и болтала. Но вдруг все это исчезло. На ее лице появилось напряженное выражение тревоги, словно она почувствовала, что вдруг дал сбой какой-то ее жизненно важный орган. Мгновение спустя она произнесла тихим сдержанным голосом:

– Нехорошо. Мне это не нравилось.

Было ясно, что больше она ничего не скажет. Я спрашивал себя – смогу ли вытащить из нее еще что-нибудь, если извинюсь и напущу на себя невинный вид. Я попытался.

– Извините. Я сказал что-то не то?

На ее губы вернулась настороженная улыбка.

– С Максом я делала много чего нехорошего. Но то было по-другому. Ничего такого непристойного, как здесь: «разденься и станцуй перед камерой». Это было… по-другому, – Она помедлила, Я ждал, – Это было религиозное, – Больше она ничего не пожелала говорить.

Мы еще вернемся к этому позднее, сказал я себе и позволил надолго воцариться молчанию. Потом мы перешли к другим материям – не столь обжигающим. Она подала бутылку превосходной фруктовой наливки. Я выпил пару стаканчиков, она тоже. Под благотворным воздействием напитка мы расслабились и погрузились в разговор. Мы сидели в ее гостиной у большого окна, выходившего на обсаженный деревьями канал. Вода переливалась бликами, время от времени проплывали небольшие стайки уток, изредка – баржи. Все, что я видел в доме – мебель, objets d'arts[32],– кричало об огромном богатстве. После неудавшейся карьеры кинозвезды Ольге удалось неплохо устроиться. Она готова была говорить и об этом.