Киномания

– Ты не поверишь, но давным-давно – лет, может, тысячу назад – Шарки был красивым животным. Откровенно говоря, между нами ничего другого и не было. Голое влечение. Знаешь, вкус у него всегда был самый никудышный. Он остановился в своем развитии на том прискорбно скотском уровне, который, как считают некоторые озабоченные длиной своего члена самцы, обеспечит им вечную молодость. Шансов у него было столько же, сколько у меня лечь в постель к Дане Эндрюсу^{47}. Кстати, ты не заметил сходства? Оно еще осталось, если только представить, что на макушке у него погуще, а задница не такая жирная. Но по правде говоря, я на него давно не смотрела.

Дана Эндрюс? Лейтенант Марк Макферсон из «Лауры»^{48}? Она таки была права. Я не вглядывался в Шарки и потому не замечал. Теперь все открылось: если убрать мешки под глазами и разгладить морщины, то в нем можно было увидеть остатки былой красоты, присущей кинозвездам. Однако жир, о котором вела речь Клер, относился не только к телосложению. Кем бы ни был Шарки во время знакомства с Клер, теперь он уже много лет как стал неисправимым бичом. Сделав «Классик» своим опорным пунктом, он, казалось, ничуть не возражал против того, чтобы всю оставшуюся жизнь играть мудрого киногуру перед маленьким кружком молодых и в большинстве своем невзыскательных почитательниц, сочиняя истории о годах, проведенных среди режиссеров Новой волны. На вечеринках он пользовался собственным методом вещания с претензией на интеллектуальность, обильно сдабривая свою речь уличным французским. При некоторой доле везения ему удавалось затащить в постель обладательницу самого хорошенького личика, если только до этого он не успевал напиться и не начинал нести околесицу.

Если Шарки ничуть не возражал против такого претенциозного разложения, то Клер оно никоим образом не устраивало. Ей нужно было от жизни гораздо больше: успех, одобрение, самоутверждение. Случайная редакторская работа, которую подбрасывали студенты и преподаватели, не могла дать ей этого. Ее статьи все еще появлялись в заумных французских журналах о кино – правда, денег не приносили. В тридцать два года за душой у нее не было ничего, кроме этих статей да рецензий, составляемых с таким усердием. Слишком мало. «Классик» стал болотом, которое засасывало ее в безвестность.

Время от времени Клер в поисках признания и восхищения, которых так жаждала ее недоласканная душа, заводила романы с молодыми людьми вроде меня. Как часто она получала желаемое, мне неведомо. Но от меня она получила то, что ей было нужно, в избытке. Будучи от природы учителем, она быстро разглядела во мне сообразительного, но несформировавшегося мальчишку, каким я и был, и вознамерилась сделать из меня любовника и ученика. В это время (мрачный период в ее жизни) ее щедрость, видимо, объяснялась смирением. Не видя перед собой будущего, она старательно принялась переписывать свои интеллектуальные богатства на чистую страницу моего разума. От меня требовались только послушание и готовность быть вылепленным ее руками – усвоить ее знания, ее ценности, но превыше всего ее пристрастия и антипатии. Я идеально годился для этого. Моей сильной стороной всегда были почтение и покорность. Признаюсь, что своим интеллектом я обязан способности внимательно слушать и талантливо подражать.

Но было во мне и кое-что еще, устраивавшее Клер. Не знаю, сильно ли ей везло с другими молодыми людьми, но ее методы обучения безупречно подходили для моего запоздалого сексуального развития. Как бы это лучше сказать? Ну, пожалуй, так: развращенность Клер не уступала ее гениальности. И эти свои качества она отнюдь не держала на разных полочках. Напротив, секс и интеллект сочетались в ней так, что постороннего это могло шокировать и привести в замешательство. Для меня же – признаюсь с краской на лице – это сочетание оказалось идеальным.